 |
 |
|
 |
|
|
ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ |
| Культурология. XX век. Энциклопедия |
(неоструктурализм)
обобщающее название ряда философско-методол. подходов к осмыслению культурной деятельности и интерпретации текстов культуры, сложившихся в 70-90-х гг. на основе преодоления и отрицания структуралистского подхода. Как и структурализм, П. наиболее ярко проявился во Франции, где к числу его представителей относят Деррида, К. Касториадиса, Лиотара, Бодрийяра, Делёза, Р. Барта (в поздний период его творчества) и организованный им кружок “телькелистов” — Кристеву и др. К П. также нередко относят работы Фуко периода “генеалогий власти”. В Америке к числу приверженцев П. относят лит.-ведов т.н. “деконструкционного” направления (X. Блум, П. де Ман, Д.Х. Миллер и др.).
П. не оформил себя как самостоят, направление в филос. и научном познании, не имеет явной программы. Достаточно сложными являются отношения П. со структурализмом: отрицая в целом теоретико-методол. направленность структурализма на объективное познание человека через формообразующие принципы символич. деятельности, П. тем не менее очень многое заимствовал у структурализма (понимание культуры, прежде всего, как языковой и текстуальной деятельности, стремление соотнести текст с сознанием и опытом его автора). Отрицая в общем ценность имманентного понимания текста, П. тем не менее в отношении к тексту имеет много общего с герменевтикой (подход к пониманию как интерпретации, детерминация понимания текста культурным опытом интерпретатора и т.д.). П. сосуществует как со структурализмом, так и с постмодерном: относимые к П. авторы (Деррида, Делёз, Бодрийяр) считаются классиками постмодерна. Развести эти два явления сложно; П. в опр. степени является рез-том реализации постмодернистских интенций в отношении к тексту, языку, знаковой деятельности человека. Достаточно многообразными являются и стилистико-жанровые формы текстов П.: они носят филос., научный, публицистич. характер, часто являя собой достаточно противоречивый сплав этих стилей.
Хронологич. рамки П. достаточно условны: появление П. принято связывть с массовыми студенч. и профсоюзными волнениями во Франции в мае-июне 1968 (хотя ряд работ, к-рые можно назвать постструктуралистскими, вышел ранее). Важная роль этих событий в том, что при их осмыслении проявилась ограниченность структуралистского подхода к человеку, невозможность объяснить реализующийся конфликт консервативных и леворадикальных умонастроений, исходя из структурного понимания чело-веч. сознания (“Структуры не выходят на улицы”). Универсализм и академизм структурализма становятся объектом тотальной критики. И хотя в П. сохраняется отношение к культуре как к тексту и ориентация на анализ и интерпретацию текстуальных явлений культуры, сам подход к тексту радикально меняется. Объектом рассмотрения и анализа становится все, что осталось за пределами структурного осмысления. Это прежде всего контекст, влияние к-рого не рассматривалось структуралистами в поисках универсалии, та совокупность индивидуальных явлений и черт, к-рая стоит за текстом и определяет его. Это динамика, изменчивость, к-рая не схватывается при структурном анализе. Это те элементы текста, к-рые невозможно свести к сегментному дихотомич. делению; они предстают как несистемные, уникальные, нерасчленяемые. Это, наконец, то, что вообще выходит за рамки упорядоченности, предстает как случайное, воплощает свободу, волюнтаризм, иррациональность в человеч. действии.
Это тотальное “отрицание структурности” воплотилось в ряд общих интенций, к-рые и позволяют определить П. как культурное явление.
1. Отношение к человеку. В понимании человека в П. на первое место выходят несистемные, неструктурируемые явления. Источником таких человеч. проявлений мыслится его субъективность, индивидуальные особенности психики, воля, понимаемые не через психоаналитич. бессознательное, а, скорее, через ницшеанский волюнтаризм, отражающий активное взаимодействие человека с непонятным и враждебным окружением с целью реализации его волевого стремления к доминированию над этим окружением. Для П. ключевой категорией, характеризующей человека, является желание как универсальная форма проявления стремления человека к коммуникации с окружением, определяющая все формы индивидуального и коллективного действия, социальной и культурной действительности. На место структурной логич. упорядоченности сознания приходит понимание его как разомкнутой, хаотичной “магмы” желаний, устремлений, вопросов к внешнему миру, лишь частично определяемых его социальным и культурным опытом.
2. Отношение к человеч. сооб-ву. В П. об-во и культура предстают как поле тотального проявления отношений “власть — подчинение”; власть, реализующаяся и как воля к доминированию, и как стремление к упорядоченности, структурированности, устойчивости, единству усматривается и раскрывается П. во всех культурных элементах. Власть реализует себя на всех уровнях человеч. взаимоотношений — от полит, доктрины конкр. гос-ва до конкр. коммуникативной ситуации, и в выявлении этой реализации и противопоставлении ей опр. уникальности, множественности, разобщения П. видит свою конкретную задачу.
3. Отношение к тексту. Именно в тексте находят проявление две вышеуказанные интенции, и понимание текста есть прежде всего их выявление. Предложенная Деррида “деконструкция” — “деструкция-реконструкция” текста подразумевает его фундаментальную “разборку” на элементарные формы во всех планах: композиционном, сюжетном, стилистич., психол. и последующую “сборку” — интерпретацию, выявляющую в нем то, что внесено в этот текст конкр. контекстом его создания, желанием его создателя и то, что сам его автор не видит или о чем старается умолчать, но что обнаруживает себя как “след” дискурса власти. Для П. становятся важными в тексте не структурируемые его элементы, сближающие его с другими текстами (хотя сравнит, анализ остается), а то уникальное, несистемное, маргинальное, что реализовалось в тексте внесознательно и понимается интуитивно. П. стремится усмотреть в тексте то, что привнесено в него последующими интерпретациями и что является уже “следом следа”, объяснить сходное в тексте не структурной универсальностью, а взаимовлиянием текстов, заимствованием, аллюзией, игрой, неосознанным косвенным цитированием. Для П. повторяемость и устойчивость элементов текста и стоящих за ними представлений являются не свидетельством структурной универсальности, но проявлением диффузии, “кочевья” отд. элементов, идей, образов, мимесиса, реализующегося не как подражание природе, а как подражание (осознанное или неосознанное) другому тексту. Интерпретация текста — это понимание в нем того, что к самому тексту прямо не относится, того, что в нем “вынесено за скобки”, и выводит за пределы самого текста в мир желаний; такое понимание есть всегда процесс, но не результат (Деррида называет его термином “различание” (“differance”). Но при этом для П. значимыми и важными становится “конструкция текста”, выявление тех элементов, из к-рых он собран, обнажение не структуры, но конструктивных механизмов, технологии создания текста.
4. Отношение к знаку. Знак в П. выступает как полная противоположность самому себе — он есть не указание на к.-л. предмет или смысл, а, наборот, указание на его отсутствие. Знак и смысл превращаются в фикцию, симулакр, маскирующий отсутствие актуального смысла и предлагающий взамен свои многочисл. кон-нотации. Бодрийяр постулирует четыре истор. этапа превращения знака в симулакр, сменявшие друг друга от Возрождения до современности: знак, обозначающий реальность; знак, искажающий, маскирующий реальность; знак, маскирующий отсутствие реальности; знак-фикция, не связанная никак с обозначаемой реальностью, знак и язык являются собственным объективно существующим пространством, не связанным ни с человеком, ни с действительностью. Знак ничего не означает или означает лишь самого себя, но при этом в человеч. общении он сохраняет свойства симулакра, детерминируя человека; знак становится полем, где реализуется дискурс власти. Соответственно и означение, создание текста есть “производство фикции”, фиксация смысла, к-рый самому себе не соответствует, — отсюда и приговор, выносимый П. референции.
5. Отношение к метафизике и науке. В контексте предыдущих положений логичным выглядит стремление П. преодолеть логоцентризм и универсальность новоевроп. метафизич. и научной традиции, обличить ее как проявление “воли к власти”, к-рая, предлагая универсальные объяснит, принципы и каноны, манипулирует сознанием человека, втискивает его желания в упорядоченную “колею смыслов” (Делёз). Объективность, логичность, верифицируемость научного познания рассматриваются П. как фикция и симулакр, порожденные опорой на авторитет, выступающий как власть. Однако П. не предлагает путей преодоления этой традиции и не противопоставляет ей ничего, кроме попыток “деконструктивной” переинтерпретации. Симптоматичным выглядит то, что П., как и экзистенциализм, пытается противопоставить метафизике и науке культуру, понимаемую как свободная стихия творчества, игры, реализации желания, рождения феноменального текста.
Выделенные тенденции позволяют дать лишь общую характеристику П. как направления в осмыслении культуры, к-рое продолжает существовать, видоизменяться и самоопределяться. П., как и постмодернизм, воплощает опр. “кризисное сознание”, возникающее в условиях исчерпанности опр. онтологич. и гносеологич. парадигмы (в данном случае — новоевропейской), в ситуации “смены эпистем” (Фуко), и как таковой направлен на критич. осмысление прошлого опыта в рамках нового мировосприятия, к-рое, однако, еще не оформилось как “метанарратив”. Предложенные П. новые интенции в восприятии текстов культуры, хотя и не воплотились, подобно структурализму, в опр. научные методы и исследования, позволили существенно расширить представления о возможностях и границах понимания культуры.
Лит.: Барт Р. Избр. работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994; Derrida J. De la grammatologie. P., 1967; Idem. La Dissemination. P., 1972; Culler J.C. On Deconstruction: Theory and Criticism after Structuralism. Ithaca (N.Y.), 1982; Felperin H. Beyond Deconstruction: the Uses and Abuses of Literary Theory. Oxf., 1985; WellmerA. Zur Dialectikvon Moderne und Postmodeme. Fr./M., 1985; Dews P. Logics of Disintegration: Post-structuralist Thought and the Claims of Critical Theory. L., 1987; Harland R. Superstmcturalism: The Philosophy of Structuralism and Poststructuralism. L.; N.Y., 1987.
А. Г. Шейкин |
| Орфографический словарь Лопатина |
| постструктурал`изм, постструктурал`изм, -а |
| История философии. Энциклопедия |
ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ, - совокупное обозначение ряда подходов в социо-гуманитарном познании 1970-1980-х, ориентированных на семиотическое истолкование реальности ("текстуализованный мир" П.), опирающихся, подобно структурализму, на концепцию знака как единства означающего и означаемого, но осуществляющих пересмотр структуралистской парадигмы в плане центрации внимания на "внеструктурных" параметрах ("изнанке") структуры и связанных с их постижением когнитивных процессах. Получил развитие сначала во Франции, а затем в США. П. обычно связывают с именами Деррида, Делеза, Гваттари, Бодрийяра, Кристевой, Лиотара, К.Касториадиса, "позднего" Р.Барта, Фуко, а также ряда других исследователей. П. унаследовал от структурализма определенную общность проблемного поля и отсутствие собственной цельной программы. Иногда П. характеризуют как попытку осуществить то, что не удалось сделать на первом этапе, и, следовательно, как закономерное развитие структурализма, выявление его апорий и парадоксов. Обнаруживается взаимная дополняемость структурализма и П., так или иначе опирающихся на концепцию знака как единства означающего и означаемого и особый интерес к проблемам языка. Налицо двойная проблематичность П.: 1) эпистемологическая проблема: является П. простой трансформацией ("траекторией перемещения, а не отказа", согласно Р.Барту), мутацией или радикальным переворотом?; 2) "географическая" проблема определения границ: если хронологический рубеж датируется 1968, то теоретически П. пересекается с семиотической теорией, постмодернизмом, леворадикальными течениями, различными литературными практиками (например, с американским деконструктивизмом, для которого деконструкция не более чем методика анализа текстов). Впрочем, постструктуралисты сами настаивают на относительности всяких границ (между означаемым и означающим, философией и литературой, литературой и критикой), что, в частности, характеризует их аксиологические ориентации. Учитывая все разнообразие постструктуралистских практик и их терминологическую необычность, затрудняющие интерпретацию (в общепринятом понимании этого слова), тем не менее можно эксплицировать ряд основных задач, выдвигаемых П.: 1) критика западно-европейской метафизики с ее лого-центризмом, проблема кризиса репрезентации; 2) демистификация, изобличение, фиксация возникающих на всех уровнях очагов власти стратегий принуждения, сокрытых под оболочкой бессознательного; 3) поиск зон свободы - маргинальных, находящихся за пределами структуры, но оказывающихся в результате в качестве предельной, далее нерасчленяемой реальности, не контролируемой силами власти (желание, история, "хаосмос", аффекты, тело, жест и т.д.). Нужно иметь в виду, что "вне текста" для П. нет ничего, реальность для него - это по преимуществу языковая реальность (текстуализованный мир). Постструктуралисты, анализируя европейскую метафизическую традицию, усматривают главную ее особенность в логоцентризме (Деррида). Понятие Истины (в П. - "Трансцендентальное Означаемое") - это порождение логоцентрического сознания, стремящегося во всем найти порядок и смысл, отыскать первопричину, а точнее - навязать их всему, на что направлена мысль человека, но при этом не способного постичь и выразить алогичную сущность мира, налагающего в силу своей косности запрет на любые свободные интерпретации. Порочная практика, по оценке П., насильственного овладения текстом (направленная на поиск Истины) восходит к гуманистам, для которых понять текст значило "присвоить" его себе, подчинив смысловым стереотипам, господствовавшим в их сознании. Навязывание тексту его формы осуществляется "говорящим Субъектом", картезианским "cogito", предающимся иллюзии о независимости, автономности своего сознания. Это и есть тот "классический центр", который, пользуясь привилегией управления, структурирования, сам в то же время остается вне структурного поля. Согласно П., текст всегда задается собственным комментарием: интерпретация литературного текста, наравне с его "объектом" и "предметом" относятся к одному проблемному полю. Интерпретация выступает, таким образом, атрибутом литературного корпуса: каждый литературный объект определенным образом дистанцирован относительно своего "имманентного" значения, а следовательно, необходимо содержит интерпретационную составляющую. Оппозиция между текстом как объектом и внешними ему интерпретациями (классическая парадигма) замещается в П. представлением о континууме бесконечного литературного текста, который всегда выступает своей собственной интерпретацией и тем самым дистанцирован сам от себя. В итоге для П. в высшей степени характерно истолкование любого теоретического текста как литературного. А следовательно, П. выносит за скобки претензии всякого текста на истинность, реконструируя текстуальные механизмы, продуцирующие "эффект истинности". (По мысли Хабермаса, П. присуща своеобычная универсальная эстетизация, посредством которой "истина" в своем пределе редуцируется к одному из стилевых эффектов дискурсивного выражения.) Согласно П., классицистское сведение риторических приемов к внешним средствам выражения, не связанным каким бы то ни было образом с планом содержания, иллюзорно. Стилистические приемы построения текста необходимо задают его внутреннее понятийное содержание. При этом, согласно постструктуралистским моделям, нулевая степень любого метаязыка - естественный, обычный язык - содержит в себе все мыслимые интерпретации всех метаязыков: обычный язык, таким образом, выступает фундаментальным метаязыком. Естественный язык являет собой собственный метаязык, он самореференциален, конституируясь в пространство бесконечного саморефлексивного движения. Предполагается, что объективный мир всегда оказывается структурирован при помощи тех или иных языковых средств. Согласно П., не может существовать чистого языка-объекта, который был бы способен функционировать как абсолютно прозрачное средство означивания предзаданной ему действительности. Всевозможные "объективные заключения" о природе вещей всегда неизбежно само-дистанцированы, имманентно включая в себя отклонение означающего от собственного "буквального смысла". Постструктуралисты подрывают представление о референции, о бытии как присутствии. Претензии на репрезентацию, на соотнесение текстов культуры с реальностью несостоятельны, означаемое не существует, оно - всего лишь иллюзия. По Бодрийяру, современность характеризуется скрадыванием различия между реальностью и ее представлением, остаются одни лишь "симулякры", не обладающие никакими референтами, имеющие отношение только к собственной воображаемой реальности. Означающее теряет свою непосредственную связь с означаемым вследствие "отсрочки", откладывания в будущее представления об означаемом явлении. Знак обозначает скорее "отсутствие" предмета, а в конечном счете, и принципиальное отличие от самого себя. П. утверждает необходимость игрового отношения к смыслу вообще, выдвигает принцип "диссеминации" (Деррида), т.е. рассеивания, дисперсии любого смысла среди множества дифференцированных его оттенков, идея "различия" должна уступить место идее "различения", что означает конец власти одних смыслов над другими. Отсутствие предельного значения открывает неограниченное пространство для движения означающих, что фиксируется в понятии "гено-текст" Кристевой. Взгляд на мир только через призму означающих снимает проблемы объективности, метода, истины, обесценивает научное знание. Но это происходит еще и потому, что "науке предопределено насилие", она связана с признанием порядка, который определяется властными отношениями (М.Серр). Постструктуралисты пытаются обнаружить за всеми культурными феноменами дискурс власти, всепроникающая способность которой позволяет ей "пересекать", "координировать", "прерывать" любые социальные структуры и установления, что дает возможность Делезу говорить о "древоподобности" власти. Язык, символизирующий собой любые формы принудительной власти, функционирует как такого рода древоподобная структура. Как можно разрушить эту властную машину языка и противостоять принудительной силе тотальной бинаризации всей культуры? Такую вожделенную зону свободы, где законы силы, господства и подчинения не действуют, представляет собой, согласно П., Текст - авансцена борьбы множества сил, равноправных дискурсов, являющихся одновременно объектами борьбы за власть, но также и сильными властными позициями. По существу, это "интертекст", предполагающий соответствующую "революционную" процедуру чтения (Ф.Соллерс) и элиминирующий традиционную фигуру Автора (Р.Барт, Фуко). Главное предназначение текста - увернуться от власти. Поиск "глубинного, подрывного значения", "истинного уровня языка" (Деррида), не подвластных общепринятым кодам и структурам, обнаруживает значимость элементов внесистемных, маргинальных, асоциальных. Возможно, именно они являются онтологической основой предельной, нередуцированной реальности ("уровень бытия желания"). Прорисовывается "изнанка" структуры, размываются границы внутреннего и внешнего в искривленном пространстве современной культуры. Своеобразие П. состоит в том, что он легитимировал пересмотр многих классических философских понятий, обозначил новую картографию культурного пространства. В отношении постмодернизма П. может быть рассмотрен как наиболее фундаментальная его теоретическая предпосылка (см. Постмодернизм, Постмодернистская чувствительность) - в сугубо концептуальном отношении, ибо в отношении персональном невозможность исчерпывающе четкого дистанцирования "постструктуралистского" и "постмодернистского" этапов развития творчества того или иного автора является скорее правилом, нежели исключением. (См. также Автор, Ацентризм, Власть, Генотекст, Фенотекст, Differance, Лого-центризм, Метафизика, Метафизика отсутствия, Означаемое, Означающее, Пустой знак, Рассеивание, Симулякр, "Смерть Автора", Трансцендентальное означаемое, Чтение.)
А. Р. Усманова |
| История философии. Грицианов |
| совокупное обозначение ряда подходов в социо-гуманитарном познании 1970—1980-х, ориентированных на семиотическое истолкование реальности (‘текстуализованный мир’ П.), опирающихся, подобно структурализму, на концепцию знака как единства означающего и означаемого, но осуществляющих пересмотр структуралистской парадигмы в плане центрации внимания на ‘внеструктурных’ параметрах (‘изнанке’) структуры и связанных с их постижением когнитивных процессах. Получил развитие сначала во Франции, а затем в США. П. обычно связывают с именами Деррида, Делеза, Гваттари, Бодрийяра, Кристевой, Лиотара, К.Касториадиса, ‘позднего’ Р.Барта, Фуко, а также ряда других исследователей. П. унаследовал от структурализма определенную общность проблемного поля и отсутствие собственной цельной программы. Иногда П. характеризуют как попытку осуществить то, что не удалось сделать на первом этапе, и, следовательно, как закономерное развитие структурализма, выявление его апорий и парадоксов. Обнаруживается взаимная дополняемость структурализма и П., так или иначе опирающихся на концепцию знака как единства означающего и означаемого и особый интерес к проблемам языка. Налицо двойная проблематичность П.: 1) эпистемологическая проблема: является П. простой трансформацией (‘траекторией перемещения, а не отказа’, согласно Р.Барту), мутацией или радикальным переворотом?; 2) ‘географическая’ проблема определения границ: если хронологический рубеж датируется 1968, то теоретически П. пересекается с семиотической теорией, постмодернизмом, леворадикальными течениями, различными литературными практиками (например, с американским деконструктивизмом, для которого деконструкция не более чем методика анализа текстов). Впрочем, постструктуралисты сами настаивают на относительности всяких границ (между означаемым и означающим, философией и литературой, литературой и критикой), что, в частности, характеризует их аксиологические ориентации. Учитывая все разнообразие постструктуралистских практик и их терминологическую необычность, затрудняющие интерпретацию (в общепринятом понимании этого слова), тем не менее можно эксплицировать ряд основных задач, выдвигаемых П.: 1) критика западно-европейской метафизики с ее лого-центризмом, проблема кризиса репрезентации; 2) демистификация, изобличение, фиксация возникающих на всех уровнях очагов власти стратегий принуждения, сокрытых под оболочкой бессознательного; 3) поиск зон свободы — маргинальных, находящихся за пределами структуры, но оказывающихся в результате в качестве предельной, далее нерасчленяемой реальности, не контролируемой силами власти (желание, история, ‘хаосмос’, аффекты, тело, жест и т.д.). Нужно иметь в виду, что ‘вне текста’ для П. нет ничего, реальность для него — это по преимуществу языковая реальность (текстуализованный мир). Постструктуралисты, анализируя европейскую метафизическую традицию, усматривают главную ее особенность в логоцентризме (Деррида). Понятие Истины (в П. — ‘Трансцендентальное Означаемое’) — это порождение логоцентрического сознания, стремящегося во всем найти порядок и смысл, отыскать первопричину, а точнее — навязать их всему, на что направлена мысль человека, но при этом не способного постичь и выразить алогичную сущность мира, налагающего в силу своей косности запрет на любые свободные интерпретации. Порочная практика, по оценке П., насильственного овладения текстом (направленная на поиск Истины) восходит к гуманистам, для которых понять текст значило ‘присвоить’ его себе, подчинив смысловым стереотипам, господствовавшим в их сознании. Навязывание тексту его формы осуществляется ‘говорящим Субъектом’, картезианским ‘cogito’, предающимся иллюзии о независимости, автономности своего сознания. Это и есть тот ‘классический центр’, который, пользуясь привилегией управления, структурирования, сам в то же время остается вне структурного поля. Согласно П., текст всегда задается собственным комментарием: интерпретация литературного текста, наравне с его ‘объектом’ и ‘предметом’ относятся к одному проблемному полю. Интерпретация выступает, таким образом, атрибутом литературного корпуса: каждый литературный объект определенным образом дистанцирован относительно своего ‘имманентного’ значения, а следовательно, необходимо содержит интерпретационную составляющую. Оппозиция между текстом как объектом и внешними ему интерпретациями (классическая парадигма) замещается в П. представлением о континууме бесконечного литературного текста, который всегда выступает своей собственной интерпретацией и тем самым дистанцирован сам от себя. В итоге для П. в высшей степени характерно истолкование любого теоретического текста как литературного. А следовательно, П. выносит за скобки претензии всякого текста на истинность, реконструируя текстуальные механизмы, продуцирующие ‘эффект истинности’. (По мысли Хабермаса, П. присуща своеобычная универсальная эстетизация, посредством которой ‘истина’ в своем пределе редуцируется к одному из стилевых эффектов дискурсивного выражения.) Согласно П., классицистское сведение риторических приемов к внешним средствам выражения, не связанным каким бы то ни было образом с планом содержания, иллюзорно. Стилистические приемы построения текста необходимо задают его внутреннее понятийное содержание. При этом, согласно постструктуралистским моделям, нулевая степень любого метаязыка — естественный, обычный язык — содержит в себе все мыслимые интерпретации всех метаязыков: обычный язык, таким образом, выступает фундаментальным метаязыком. Естественный язык являет собой собственный метаязык, он самореференциален, конституируясь в пространство бесконечного саморефлексивного движения. Предполагается, что объективный мир всегда оказывается структурирован при помощи тех или иных языковых средств. Согласно П., не может существовать чистого языка-объекта, который был бы способен функционировать как абсолютно прозрачное средство означивания предзаданной ему действительности. Всевозможные ‘объективные заключения’ о природе вещей всегда неизбежно само-дистанцированы, имманентно включая в себя отклонение означающего от собственного ‘буквального смысла’. Постструктуралисты подрывают представление о референции, о бытии как присутствии. Претензии на репрезентацию, на соотнесение текстов культуры с реальностью несостоятельны, означаемое не существует, оно — всего лишь иллюзия. По Бодрийяру, современность характеризуется скрадыванием различия между реальностью и ее представлением, остаются одни лишь ‘симулякры’, не обладающие никакими референтами, имеющие отношение только к собственной воображаемой реальности. Означающее теряет свою непосредственную связь с означаемым вследствие ‘отсрочки’, откладывания в будущее представления об означаемом явлении. Знак обозначает скорее ‘отсутствие’ предмета, а в конечном счете, и принципиальное отличие от самого себя. П. утверждает необходимость игрового отношения к смыслу вообще, выдвигает принцип ‘диссеминации’ (Деррида), т.е. рассеивания, дисперсии любого смысла среди множества дифференцированных его оттенков, идея ‘различия’ должна уступить место идее ‘различения’, что означает конец власти одних смыслов над другими. Отсутствие предельного значения открывает неограниченное пространство для движения означающих, что фиксируется в понятии ‘гено-текст’ Кристевой. Взгляд на мир только через призму означающих снимает проблемы объективности, метода, истины, обесценивает научное знание. Но это происходит еще и потому, что ‘науке предопределено насилие’, она связана с признанием порядка, который определяется властными отношениями (М.Серр). Постструктуралисты пытаются обнаружить за всеми культурными феноменами дискурс власти, всепроникающая способность которой позволяет ей ‘пересекать’, ‘координировать’, ‘прерывать’ любые социальные структуры и установления, что дает возможность Делезу говорить о ‘древоподобности’ власти. Язык, символизирующий собой любые формы принудительной власти, функционирует как такого рода древоподобная структура. Как можно разрушить эту властную машину языка и противостоять принудительной силе тотальной бинаризации всей культуры? Такую вожделенную зону свободы, где законы силы, господства и подчинения не действуют, представляет собой, согласно П., Текст — авансцена борьбы множества сил, равноправных дискурсов, являющихся одновременно объектами борьбы за власть, но также и сильными властными позициями. По существу, это ‘интертекст’, предполагающий соответствующую ‘революционную’ процедуру чтения (Ф.Соллерс) и элиминирующий традиционную фигуру Автора (Р.Барт, Фуко). Главное предназначение текста — увернуться от власти. Поиск ‘глубинного, подрывного значения’, ‘истинного уровня языка’ (Деррида), не подвластных общепринятым кодам и структурам, обнаруживает значимость элементов внесистемных, маргинальных, асоциальных. Возможно, именно они являются онтологической основой предельной, нередуцированной реальности (‘уровень бытия желания’). Прорисовывается ‘изнанка’ структуры, размываются границы внутреннего и внешнего в искривленном пространстве современной культуры. Своеобразие П. состоит в том, что он легитимировал пересмотр многих классических философских понятий, обозначил новую картографию культурного пространства. В отношении постмодернизма П. может быть рассмотрен как наиболее фундаментальная его теоретическая предпосылка (см. ПОСТМОДЕРНИЗМ, ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ) — в сугубо концептуальном отношении, ибо в отношении персональном невозможность исчерпывающе четкого дистанцирования ‘постструктуралистского’ и ‘постмодернистского’ этапов развития творчества того или иного автора является скорее правилом, нежели исключением. (см. также АВТОР, АЦЕНТРИЗМ, ВЛАСТЬ, ГЕНОТЕКСТ, ФЕНОТЕКСТ, DIFFERANCE, ЛОГО-ЦЕНТРИЗМ, МЕТАФИЗИКА, МЕТАФИЗИКА ОТСУТСТВИЯ, ОЗНАЧАЕМОЕ, ОЗНАЧАЮЩЕЕ, ПУСТОЙ ЗНАК, РАССЕИВАНИЕ, СИМУЛЯКР, СМЕРТЬ АВТОРА, ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЕ ОЗНАЧАЕМОЕ, ЧТЕНИЕ.) |
| Современная западная философия |
ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ, (реже - НЕОСТРУКТУРАЛИЗМ) - общее название ряда подходов в философии и социально-гуманитарном познании (главным образом во Франции и в США), связанных с критикой и преодолением структурализма, или, как иногда утверждается, с попыткой выполнения нерешенных задач структурализма (П. как «вторая волна» <<структурализма>>). П. нацелен на осмысление всего «неструктурного» в структуре, на выявление апорий и парадоксов, возникающих при попытке объективного познания человека и общества с помощью анализа языковых структур, на преодоление структуралистского а-историзма и лингвистического редукционизма, построение новых моделей смыслообразования, создание новой практики «открытого» чтения, преодолевающей герменевтические и аналитические модели истолкования.
Главные представители П. - <<Деррида>>, <<Делёз>>, <<Бодрийар>>, <<Лиотар>>, Корнелиус Касториадис, <<Кристева>>, а также такие испытавшие влияние Деррида амер. литературоведы как <<Миллер>>, <<Блум>>, <<П. де Ман>>. К П. иногда относят <<Р. Барта>> периода «политической семиологии» и <<Фуко>> периода «генеалогии власти».
Так же, как и структурализм, П. не образует организационного единства и не имеет общей программы, хотя определенная общность проблемного поля и подходов к проблемам между вышеназванными авторами, безусловно, существует. Многие из работ, которые можно считать программными для П., вышли в свет еще в 60-е годы (напр., «О грамматологии» Деррида). В 70-е годы П. сосуществовал как со структурализмом, так и с «новыми философами», оказывая большое влияние на леворадикальную интеллигенцию, особенно на студенчество. Однако только в 80-е годы, уже после смерти ведущих представителей структурализма, П. приобретает полную концептуальную самостоятельность и некоторые независимые организационные формы (в 1983 при участии Деррида и Ж.-П. Фая в Париже был организован Международный философский коллеж). Рубеж, отделяющий структурализм от П. - майско-июньские события 1968. Этот период характеризуется обострением чувствительности интеллектуала - философа, ученого, художника - к социальным противоречиям. Падает престиж науки, не сумевшей ни предсказать, ни объяснить социальные катаклизмы, изменяется место гуманитарной культуры в обществе (число людей с университетским дипломом растет, а их роль ослабевает). Индивидуальное Я потрясено столкновением с реальностью массового революционного действия и одновременно с вездесущностью анонимных механизмов <<власти>> и социального принуждения, дискредитирующих саму идею поиска объективности. На место экзистенциалистского индивидуального субъекта и структуралистского субъекта как точки пересечения речевых практик П. ставит коллективное Я (Мы), малую группу единомышленников. Она бессильна против «демонизма власти», не способна и не пытается ее захватить, но ставит целью повсеместное изобличение и описание очагов власти, фиксацию ее стратегий. Такая позиция позволяет группе сохранить человеческое, жертвуя индивидуальным. П. возник первоначально из осмысления известной сентенции периода майских событий: «Структуры не выходят на улицы». Коль скоро нечто важное, тем не менее, свершается (кто-то строит баррикады и оспаривает существующий порядок), значит, самое главное в структуре - не структура, а то, что выводит за ее пределы.
Способов показать «изнанку структуры» в П. - множество. Так, за рамками структуры как статической упорядоченности находится история, динамика, за рамками структуры как взаимосоотнесенности «бинарных оппозиций» остаются тексты, преодолевающие дихотомический принцип, или же вовсе некая нерасчлененность, слитность («магма» у Касториадиса), за рамки структуры как законосообразности выходят случай, шанс, событие, свобода; за рамки структуры как логического построения - аффекты, <<тело>>, жест, за рамки структуры как нейтрального, объективного, познавательного - власть, отношения господства и подчинения и т.д. Все эти грани и аспекты «изнанки структуры» нерядоположны и неравнозначны. Среди ориентаций внутри П. особенно важны две - с акцентом на текстовую реальность и с акцентом на политическую реальность. Девиз одной - «вне текста нет ничего» (вариант: «нет ничего, кроме текста» - Деррида), другой - «в конечном счете всё - политика» (Делёз). Между этими утверждениями нет противостояния, но есть взаимосцепления. Более того, у этих подходов единая онтологическая («неометафизическая») основа - желание как самая главная сила, от которой зависят все проявления индивидуальной и социальной жизни. Желание - это непреложная, предельная, нередуцируемая реальность, именно она в конечном счете и определяет все неструктурное в структуре: «Изнанка структуры есть чистое бытие желания» (С. Леклер).
Этот переход от программы структурализма к программе П. отчетливо прослеживается в смене доминант в концепции Фуко: от «археологии знания» 60-х годов к «генеалогии власти» 70-х и далее - к анализу «человека вожделеющего» («желающего») в работах 80-х годов. Одной из главных задач П. становится критика западноевропейской <<метафизики>> с ее логоцентризмом, обнаружение за всеми культурными продуктами и мыслительными схемами языка власти и власти языка. Логоцентризму, основанному на идее бытия как присутствия, данности, смысла, единства, полноты и проч., в П. противопоставлены идеи различия и множественности.
Наиболее последовательно и ярко эта разновидность П. представлена у Деррида. Его первая цель - опровергнуть метафизику. Но сделать это не может лишь мысль, замкнутая на самое себя, сросшаяся со знанием, рациональностью, опирающаяся на науку и философию в их взаимном обосновании. Для того чтобы «перехитрить» метафизику, приходится нарушать междисциплинарные перегородки и политические запреты, выходя на уровень тела, действия, события, языка в его особом повороте, позволяющем увидеть за антитезой речи и <<письма>> (или иначе - сущности и явления, света и тьмы, наличия и отсутствия и т.п.) то общее, что делает возможной саму антитетичность: в случае речи и письма это «археписьмо» как предусловие всякой речи и письма, всех вообще дискурсивных различений в культуре. Внутри поля возможностей, где нет четко очерченных дисциплин, где соседствуют фрагменты истории и моральной философии, эпистемологии и социологии, политики и художественной практики (в первую очередь - современной литературы), означивание становится неожиданностью, событием, а не предсказуемым результатом внутрисистемных взаимодействий. Операции «разборки» и «сборки», или - иначе - <<деконструкции>>, в работах Деррида придают П. «методологическую» определенность (самого слова «метод» представители П. избегают). Главная задача деконструкции - «раздразнить и выманить наружу конфликтующие силы означения» (Б. Джонсон), показать в любого рода текстах значимость элементов внесистемных, маргинальных, т.е. деталей, не замеченных или же осознанно замолчанных сначала автором текста, а потом читателями, которые оставили нам свидетельства своих прочтений в виде собственных текстов. Так, всякий текст живет среди откликов, «перекличек», «прививок», «следов» одного текста на другой. След важнее и первичнее любой системы: это отсрочка во времени и промежуток в пространстве; отсюда столь существенный для Деррида глагол «differer», означающий одновременно «различать» и «отсрочивать» и соответствующий неографизм «differance» («различание»). Все эти нарушения структурности и системности - следы пространственных «кочевий» («номадизм» Делёза/Гваттари) - наводят на мысль, что структура либо не существует вовсе, либо она существует, но не действует, либо, наконец, действует, но в столь измененном виде, что именно «поломка», а не «правильное» ее функционирование становится «нормой». Система размыкается и «входит в контекст», приобретая тем самым то «внешнее» измерение, которое в структурализме целиком устранялось в пользу внутренней грамматики взаимосвязанных элементов. Поскольку контекст может безгранично расширяться, постольку зависящее от контекста значение оказывается совершенно неопределенным. Под давлением контекста в тексте размываются границы «внешнего» и «внутреннего»: на их место у Деррида и Делёза приходят многообразные мыслительные эксперименты с пространством - всевозможные «складки», «выпуклости-вогнутости», «вывернутые наизнанку полости» и проч. Происходят и другие деформации принципа структурности: напр., произвольность знака уничтожается парадоксальным утверждением «изначального мимесиса» (Деррида), динамикой взаимообмена «подобий» (Бодрийар), хотя «миметические» отношения устанавливаются не между «текстом» и «жизнью», а между различными текстами и составляющими их элементами. В противовес исключению субъекта в структурализме П. выдвигает тезис о «включенности» («загрузке» или «инвестировании», подобно вложению капиталов) желаний субъекта в процесс означения, на первый план иногда выходит даже внесистемная логика «воображения» (Касториадис).
П. в сравнении со структурализмом полностью меняет ось опорных усилий в процессе чтения. Для П. объективность, метод, научность не имеют значения и не выступают как искомые цели. В силе остается характерный и для структурализма «смертный приговор» референции (Бодрийар) и самый решительный протест против репрезентации, представления как основы всего западного мышления. Но к этим двум отрицаниям добавляется новое. Это отрицание понятия, концептуальности: понятие отныне уже не может претендовать на схватывание объекта, осмысление реальности; нет и не может быть такого «метауровневого» повествования («нарратива»), которое было бы способно охватить общественное состояние и тем более - его динамику (Лиотар). Сообразно такому а-концептуализму меняется и характеристика человека. Если структуралистский субъект был прежде всего «функционером символического порядка», носителем и защитником знания, то субъект в П. - «безумец, колдун, дьявол, ребенок, художник, революционер, шизофреник», он - «слуга беспорядка», рупор стихий, превосходящих систему, его цель - «свести с ума структурализм, культуру, общество, религию, психоанализ» (Делёз/Гваттари, Ф. Берсю).
П., однако, не ограничивается чистым отрицанием структурализма. П. дает доступ к уровням, полностью исключавшимся из рассмотрения в структурализме. Если в триаде <<Лакана>> «реальное - воображаемое - символическое» реальное вовсе «исключено из игры», воображаемое трактуется как сфера субъективных иллюзий, а символическое (бессознательный мир означающих) господствует над всем остальным (именно оно, по Лакану, дает доступ к подлинной объективности того или иного социокультурного предмета), то в П. все обстоит иначе: всеми мыслимыми и немыслимыми средствами субъект прорывается к реальности, к уровню «бытия желаний». Символическое, означающее отрицаются - они агрессивны и навязывают человеческим желаниям чуждые им расщепления, сковывают их «ошейником». «Невозможное реальное» Лакана становится у Делёза и Гваттари машиной, производящей желания, а символическое - извращенным, ложно театрализованным (мифы, трагедии, Эдип в рамках семейной «сцены») изображением бессознательного. Для Г. Лардро и К. Жамбе лакановское символическое - это «речь мэтра», «дискурс власти». Подлинно бессознательное, согласно П., чистая абстракция - оно нефигуративно и несимволично.
Несмотря на явный противонаучный пафос и введение своеобразной неовиталистской схематики (напоминающей о <<Ницше>>, <<Бергсоне>>, <<Хайдеггере>>), противопоставляемой знанию, проблематизация системы в рамках П. все же не лишена системности и может функционировать как знание, а также истолковываться в эпистемологическом ключе, сколь бы против этого ни возражали сами постструктуралисты. Если занять по отношению к П. внешнюю позицию и поставить под сомнения некоторые его проблематизации, то окажется, что проекты структурализма и П. связаны гораздо теснее, чем это поначалу заметно. В самом деле, ведь и в горизонте структуралистской грамматики могут проявиться отклонения, исключения, маргиналии (будь то «безумие», «тюрьма» или «табу»), а в горизонте П. - регулярности, хотя обнаруживаются они не на уровне отдельных текстов или действий, а на уровне более широких - междутекстовых - пространств. Таким образом, П. выглядит как попытка отказа от структурализма при невозможности его действительного преодоления. В самом деле, фундаментальная критика структурализма предполагает выяснение пределов применимости понятия структуры, однако в П. этого нет.
Н.С. Автономова
Делез Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения: Анти-Эдип. М., 1990; Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996; J. Baudrillard. Oublier Fourcault. P., 1977; M. Frank. Was ist Neostrukturalismus? Fr./M., 1984; P. Dews. Logic of Disintegration. Post-structuralist Thought and the Claims of Critical Theory. L., N.Y., 1987; R. Harland. Superstructuralism. The Philosophy of Structuralism and Poststructuralism. L., N.Y., 1987; H. Dreyfus, P. Rabinow. Michel Foucault: Beyond Structuralism and Hermeneutic. Chicago, 1982. |
|
|
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
|
|
