АНТИХРИСТ

Большая советская энциклопедия (БЭС)

в христианской мифологии противник Христа, который якобы явится незадолго до «конца мира» и возглавит борьбу против Христа, но в конце концов будет побежден. Раннее христианство заимствовало образ А. из иудейской мифологии (где мессия должен был выдержать борьбу с антимессией). В Апокалипсисе Иоанна, как доказано историческими исследованиями, образ А. содержит намёк на римского императора Нерона [54—68]. В средние века представления об А. нередко оживали во время стихийных бедствий, сильных общественных потрясений, когда верующие начинали ожидать конца мира. Церковь использовала миф об А. для борьбы со своими противниками. Так, в 13 в. римский папа Григорий IX объявил А. императора «Священной Римской империи» Фридриха II. В эпоху Реформации (См. Реформация) протестанты объявляли А. римских пап. В период Великой Октябрьской революции и Гражданской войны контрреволюционное духовенство объявляло А. вождей революции.

Мультимедийная энциклопедия

антагонист Христа, узурпирующий его имя или права. В Новом Завете термин "антихрист" встречается только у Иоанна (1 Ин 2:18, 22; 4:3; 2 Ин 7), однако сама идея антихриста присутствует в евангельских упоминаниях о лжехристах (Мф 24:5, 23, 24; Мк 13:21, 22), в упоминании апостола Павла о "человеке греха" и "сыне погибели" (2 Фес 2:3) и в намеках на "зверя" в Апокалипсисе (Откр 11:7; 13; 17:8 слл.). Некоторые исследователи усматривают связь представлений об антихристе с вавилонским мифом о драконе и с еврейскими мифами о Велиаре (Велиале). На всем протяжении истории церкви разные лица и институции объявлялись отступническими и отождествлялись с антихристом. Первым воплощением духа антихриста считали римского императора Нерона, поскольку числовое значение имени "Цезарь Нерон", написанного еврейскими буквами, соответствовало мистическому "числу зверя" - 666, упомянутому в Откр 13:18. Впоследствии, на основании аналогичных вычислений, апокалиптическое "число зверя" обнаруживали в именах едва ли не всех еретиков или гонителей христиан. Многие, в том числе Лютер, Кальвин, Цвингли и другие, считали антихристом папу Римского. ЛИТЕРАТУРА Христианство. Энциклопедический словарь, тт. 1-3. М., 1993-1995

Современная Энциклопедия

АНТИХРИСТ, в христианской мифологии противник Христа, который явится накануне "конца мира" и будет Христом побежден.

В. Д. Гладкий. Древний мир. Энциклопедический словарь

АНТИХРИСТ — в христ. вероучении противник Христа, к-рый возгл. враждеб. Христу силы, и с этими силами мес-сии — Христу придется выдержать борьбу перед установл. своего царства на земле.

Русская цивилизация

дух, помысливший встать против своего Создателя и за это низвергнутый с небес. Как озлобленный и безумный в гордыне раб восстает против господина, так и дьявол, воплощенный в антихристе, стал против всех Законов Божиих. Ему, по Промыслу Божию, дана временная возможность доказывать Богу свою якобы правоту.
В духовном понятии антихрист, как воплощенный сатана, — абсолютное зло. В вещественном же — это особый человек. Св. Иоанн Дамаскин (VII в.) указывает: «Не сам дьявол сделается антихристом, но родится человек от блудодеяния и примет на себя все действия сатаны. Ибо Бог, предвидя будущее развращение его воли, попустит дьяволу поселиться в нем. Родившись от блудницы, воспитается тайно, неожиданно для всех объявится и воцарится» (Кн. 4, гл. 27).
Явление антихриста связано с иудаизмом. Как говорится в Евангелии, иудеи примут антихриста с великой радостью, уверуют в него как в Мессию, обещанного Пророками. Поэтому и сказал Христос, отвергнутый евреями Мессия: «Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете» (Ин. 5: 43).
По происхождению своему антихрист будет необрезанный еврей, сперва явится к евреям, а затем привлечет и другие народы. По писанию св. Андрея Кесарийского, антихрист родится от еврейского колена Данова, которое поэтому не причислено к другим двенадцати коленам.
Ап. Павел указывает: когда будет взят от среды Удерживающий, «тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего того, которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными, и со всяким неправедным обольщением погибающих за то, что они не приняли любви истины для своего спасения. И за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи, да будут осуждены все, не веровавшие истине, но возлюбившие неправду» (2 Сол. 2: 8-12).
По свидетельству св. Ипполита Римского, жившего в I -II вв., «антихрист сперва будет кроток, тих, любезен, нищелюбив, люди будут видеть в нем, в его делах много добродетели и поставят его царем над собою, Они будут рассуждать: «Где мы найдем среди нас более благого и праведного человека? Евреи будут думать, что восстанавливается их царство. После этого антихрист откроет свое лицо истинное («вознесется сердцем») и станет открыто жестоким, немилостивым и безбожным. Антихрист сделается царем, будет требовать от всех поклонения (всемирный царь) и будет знаменовать своей печатью покоряющихся, а непокорных замучит и убьет».
Антихрист будет упорным противником Христа. Св. Иоанн Златоуст отмечает: «Когда придет он, (то) ничего правильного не повелит, но все законно — преступное и беззаконное» (Слово 4-е).
Антихрист примет все иудейское. Сам необрезанный, он повелит всем творить обрезание и соблюдать субботы.
О.Платонов

Орфографический словарь Лопатина

Ант`ихрист, Ант`ихрист, -а (в христианском вероучении: главный противник Христа) и ант`ихрист, -а (бран.)

Словарь Даля

муж. всякий противник Христу; в народе, антий; ·собств. злой дух, ратующий против истины и добра. Он должен явиться пред скончанием мира (века) и открыто совращать благочестивых, налагая на них печать, клеймо. Антиев хлеб, ·раскольн. картофель. Прививная оспа - антиева печать, раскольн. Гражданская грамота от антихриста, раскольн. Клеймо на мере и весах - печать антихристова, раскольн. Печать на паспортах - клеймо антихриста, раскольн. Перепись народная от антихриста, для взимания дани с живых и с мертвых, раскольн. У антихриста дышловая колесница, почему об одной оглобле ездить грех, раскольн.

Словарь Ожегова

АНТ’ИХРИСТ, -а, муж.
1. В христианской мифологии: противник Христа, к-рый должен явиться перед концом света.
2. Употр. как бранное слово (устар. прост.).

Словарь Ушакова

АНТ’ИХРИСТ, антихриста, ·муж. (·греч. antichristos). По христианскому вероучению - главный и последний враг Христа, который якобы явится перед концом мира и будет побежден Христом (церк.).
Бранное слово (·прост. ·устар. ).

Толковый словарь Ефремовой

[Антихрист]
м.
Противник Христа, который - по христианскому вероучению - должен явиться перед "концом света" и "вторым пришествием" Христа.

Имя собственное в русской поэзии 20 в

(а. и А.; дьявол; см. тж ПСЫ-АНТИХРИСТЫ) Царь московский антихриста вызывает: «Ой, Виельзевуле, горе мое, горе, Новгород мне вольный ног не лобызает!» РП Ес914 (I,310); Зарычит антихрист земным гудом: «А и сроку тебе, царь, даю четыреста лет! Как пойдет на Москву заморский Иуда, <...>» РП ib.; «Не гони метлой тучу вихристу; Как московский царь на кровавой гульбе Продал душу свою антихристу...» РП Ес914 (I,311); Белогвардейцы! Белые звезды! С неба не выскрести! Белогвардейцы! Черные гвозди В ребра Антихристу! Цв918 (I,415.2)

Литературная энциклопедия

противник или враг Христа, обманно выдающий себя за него (предлог «анти» в соединении с другими словами обыкновенно имеет смысл «против», но иногда и «вместо»). Впервые слово употреблено в I Послании Иоанна. Это — «человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого богом или святынею, так что в храме божием сядет он, как бог, выдавая себя за бога». Произведением, где подробно повествуется об А., о пришествии его в мир, является «Откровение св. Иоанна» [Апокалипсис (см. «Апокалиптическая лит-ра»)]. А. изображен в виде «зверя из моря» и «зверя из бездны», к-рые во многом тождественны.
170 У А. есть свой пророк, «придворный философ А.» — зверь из земли. Змий, т. е. сатана, даст А. власть, и тот наполнит мир преступлениями и беззакониями, но вторично пришедший Христос победит его. Число имени А. (у евреев и др. народов буквы алфавита имели цифровое значение) — 666. Элементы мифа об А., рассеянные в канонической христианской лит-ре, получают цельное оформление в латинской лит-ре раннего средневековья: в середине X в. аббат Адсо составляет книгу «De Antichristo», подводящую итог предшествующим комментариям. Намеченная здесь легенда о чудесном рождении А. используется в дальнейшем и светской лит-рой средневековья, контаминируясь с сюжетом о Мерлине (см.) — «сыне дьявола». Крупные политические события и экономические потрясения отражаются в различных перетолкованиях образа А. В эпоху победоносного распространения ислама христианские писатели (в особенности в Испании — Павел Альбарус IX в. «Indiculus luminosus») охотно отождествляют А. с Мухаммедом (см.). Другое содержание вкладывает в образ А. борьба национальных империй с католической церковью: так, «Ludus de Antichristo», мистерия XII в. националистически настроенного немецкого клирика, содержит в себе недвусмысленные намеки на антихристову политику римского престола. С особенной силой вспыхивают толки об А. во времена экономических кризисов, когда голодовки и сопровождающие их эпидемии — обыденное явление. Пришествие его и конец мира ставятся тогда в порядок дня. С установлением денежного хозяйства происходит коренная перемена в психике европейца. Вместе с религиозностью буржуазия утратила постепенно и веру в А. Протестантство окончательно лишило это слово его мистического смысла. Это видно и по западной литературе. В «мировой драме» Ибсена (см.) «Кесарь и Галилеянин» борьба Христа и А. (Юлиан) — только частный случай общей проблемы. Здесь — столкновение воли единиц с мировой волей, свободной воли с необходимостью (бог). Оба — и кесарь и галилеянин — исчезнут, слившись в Истинном, к-рый будет «царем в царстве духа и богом в царстве плоти». Тогда наступит третье царство подлинного Мессии. Нет следа А. в собственном смысле этого слова и в «А.» Ницше. Здесь полемика буржуазного «сверхчеловека» с «несмываемым позорным пятном человечества» — христианством. Гнев «гиперборея» обрушивается и на социализм. Иная картина — в русской словесности; здесь тема А. в течение столетий, вплоть до наших дней, сохраняет жгучую остроту. Представление об А. появилось на Руси с первых времен христианства. Из сочинений об А. наибольшим распространением пользовались:
171 «Слово св. муч. Ипполита о Христе и А.» (встречается очень рано — рукопись Чудова монастыря XII или начала XIII в.), «Слово св. Ефрема Сирина на пришествие господа, на скончание мира и на пришествие А.», «Житие св. Андрея Юродивого» и др. Активным элементом русского мышления А. стал в XVII в., когда произошел так наз. раскол старообрядчества. К этому времени, наряду с деревенским сознанием, определенным первобытным земледелием, стало выявляться и городское. Торговый капитал, развившийся к XVII в., создал новые условия жизни, породившие и новую, городскую, психику. Исправление богослужебных книг патриархом Никоном явилось только поводом к столкновению этих двух сознаний. Это подтверждается тем, что самых горячих сторонников раскол приобрел среди крестьянства и сельского духовенства, мало чем отличавшегося от «пахотных мужиков». Вопросы религии имели для них сугубое значение — самые слова «крестьянин» и «христианин» — равнозначны. Некоторые исследователи объясняли раскол «единым азом», заменой «Исуса» «Иисусом» в богослужебных книгах и др. мелочами. Но по существу реформы Никона были переделкою всего богослужебного чина сообразно с греческим чином и обрядом XVII в. Этой-то переделки не мог принять крестьянин, вся жизнь к-рого зависела от земли (см. «Богородица»). Зависимость эта определила характер русского христианства. «В развитии человеческой мысли практика всегда предшествует теории: чем шире круг воздействия человека на природу, тем шире и правильнее его понятие о ней. И наоборот, чем уже этот круг, тем беднее его теория. А чем беднее его теория, тем более склонен он объяснять с помощью фантазии те явления, к-рые почему-либо привлекают к себе его внимание» (Плеханов, О религии). «Божье тепло, божье и холодно», «бог не даст и земля не родит», «бог даст дождь, даст и рожь». Всюду бог и его воля. И кара этого бога бьет по самому больному месту — по урожаю. В одном народном стихе Христос за нарушение его заповедей грозит засухой: «От неба медного росы не воздам,
От земли железной плода не дарую,
Поморю вас гладом на земле». Человек ничем не мог повлиять на природу. У него было одно средство — молитва, приобретавшая вид заговора, из к-рого, как из песни, «слова не выкинешь». При Петре I столкновение двух сознаний достигло высшего напряжения. Деревенская жизнь определялась статикой. Неизменные орудия и способы обработки земли делали статичными понятия о церкви — «непреклонной и недвижной в своем устройстве», о царе, о боге. Статичен был Христос с пальцем на устах в знак тишины и покоя (икона «Спас-благое молчание»). Против этого Христа стал А. — сплошная
172 динамика, сплошное движение. «На самом верху пирамиды, там, где еще так недавно высилось нечто вроде живой иконы в строгом византийском стиле, медленно и важно выступавшей перед глазами благоговевшей толпы, — выступавшей лишь на минуту, чтобы тотчас же вновь скрыться в темной глубине теремов, — теперь виднелась нервная, подвижная до суетливости фигура в рабочей куртке, вечно на людях, вечно на улице, причем нельзя было разобраться, где же кончалась улица и начинался царский дворец. Ибо и там и тут было одинаково бесчинно, шумно и пьяно, там и тут была одинаково пестрая и бесцеремонная толпа, где царского министра в золоченом кафтане и андреевской ленте толкал локтем голландский матрос, явившийся сюда прямо с корабля, или немецкий лавочник, пришедший прямо из-за прилавка» (Покровский). Ср. также картину В. Серова «Петр Великий», где сущность Петра выражена стремительным движением, подчеркнутым поспешной припрыжкой свиты. Петр был бесспорным А. Он резал бороды, но на древнем поэтическом яз. растения — волоса земли. Оголить землю, лишив ее волос, значит лишиться хлеба, умереть с голода. Отрезанная борода была поэтому глубокой и страшной символикой. Петр запрещал просить милостыню. Но милостыня в глазах тогдашнего человека была священной. Такое представление вызывалось характером хозяйства — нищета грозила всем. Неурожай, пожар (а то и другое были обычными явлениями) — и вчерашний зажиточный крестьянин шел по миру. «От сумы да от тюрьмы не отказывайся». Петр велел носить немецкое платье, — но одежда, выработавшаяся в течение столетий, отражавшая покой и неподвижность всей жизни, являлась религиозным символом. Даже Петр никогда не позволял себе входить в церковь в немецком парике, отступая сам от заповеданной им моды. Представление об А. было создано деревней; это подтверждается и тем, что в городе оно было лишено своей остроты. Вот напр. тяжеловесная интерлюдия XVIII века «Раскольник», где центр тяжести в том, что «русские ныне ходят в коротком платье, як кургузы, на главах же своих носят круглые картузы... Человецы ходят, яко облезяны, вместо главных волосов носят паруки, будто немцы поганы». Сравним полный глубокого трагизма народный стих об аллилуевой жене: «Ой ты гой еси, аллилуева жена милосердная,
Ты скажи мою волю всем моим людям,
Всем православным христианам,
Чтобы ради меня в огонь бросались
И кидали бы туда младенцев безгрешных,
Пострадали бы все за имя Христа-света,
Не давались бы в прелесть хищного волка,
Хищного волка — антихриста злого,
Что антихрист на земле взял силу большую,
Погубит во всем свете веру христову.
Поставит свою злую церковь.
Он брады брить всем повелевает,
Креститься щепотью всем завещает,
Мою веру христову хочет искоренити».
173 Здесь «ради меня в огонь бросались» — не лит-ый прием. Вспомним «гари» XVII и XVIII вв., когда сжигались сотни людей. Концепция А. выработалась благодаря столкновению психики землепашца, обусловленной первобытными, недвижными методами, с городской, капиталистической, подвижной, не знающей и не терпящей покоя по самому существу своему. Статика деревни, уходящей в глубь веков, к языческим временам («старая вера» во многом напоминала дохристианскую религию с ее темным анимизмом), столкнулась с динамикой города. Против застывшего в своем величии Христа стал А. в немецком платье, с трубкой в зубах, мчащийся из Москвы в Петербург, из Петербурга в Голландию, от чьих лап не спасала даже «мати прекрасная пустыня». Политические формы (самодержавие, гнет помещиков) придали столкновению Христа и А. остроту и напряженность, за к-рые заплачено тысячами жизней. Сама по себе чудовищная жестокость царской власти не могла вызвать мысли об А. и о близкой кончине мира; жестокость эта была тогда явлением закономерным. «Добрый царь... миленький царь, Иван Васильевич» (Грозный) служит идеалом для Аввакума (см.). Он жесток, но жестоки и бог и земля. Последующие периоды русской истории не смягчили, а наоборот обострили антагонизм деревни и города. Город рос и развивался, на смену торговому капиталу пришел промышленный капитал, — в деревне же оставались неизменными, вместе с чертами феодализма, «те же лапти, та же соха, та же тяга... Все орудия труда первобытны, тяжелы, неудобны» [Г. Успенский (см.)]. И отличительные черты капиталистического города проникали в понятие А. Деньги — вот «сила днешнего А... ими все творится пагубы ради человеческой» [Мельников-Печерский (см.), «Гриша»]. Это зубы А. «Щука умрет, зубы останутся... зубы вырви у ней... зубы из мерзких челюстей его, окаянного». На всех сокровищах печать А. «Много там смарагдов, яхонтов самоцветных; злата, серебра мешки полные... насчитала она мешков число зверино — 666, и все-то раскидала, развеяла» [Салтыков-Щедрин (см.), «Пахомовна»]. Торговля — дело А. «Шум, гам. Купцы — те за полы хватают и в лавку тянут, и товар свой суют... Ты и берешь, и невдомек, что эти купцы-то переряженные бесы» [Майков А. (см.), «Странник»]. Странник остро почувствовал анархию капиталистического хозяйства. «От змея народились змееныши. Чуть вылезли из яиц — и выросли, и стали жрать друг друга, и своего отца грызут, — и все в единый клуб свились, дышащи злобой...» Железный город с его «зломерзкими заводами», где «гибнет люто всяк пол» — главное дело А. «Тут тебе беси слова твои по проволокам волокут, тут тебе беси машинами ворочают, тут беси в зломерзкие трубы перекликаются,
174 визжат неистово, огонь с неба низводят... одного только беси не придумают: хлеба (ибо только хлеб — христов, божий. — Б. К.)... И работы египетские вместились у огненных машин, и в ситцы, крашеные собачей кровью, все разоделись и за самовары уселись, и табачищем задымили, а хлебушко все дорожает... И хуже еще: он увезет его, хлебушко, к немцам, а назад отрыгнет железом да блондами» [Мамин-Сибиряк (см.), «Великий грешник»]. Только земледельческий труд священен в глазах крестьянина. Г. Успенский, великолепно понимавший зависимость «народного духа» от «народного брюха», знавший, что «земля» для крестьянина не только источник пропитания, но главнейший фактор, определяющий все его миросозерцание и все отношения, общественные и частные, не мог не коснуться отношения земледельца к городу и горожанам. В интересной легенде («Без своей воли») он рассказывает, как повар-А., выбранный после бегства князя правителем, проявил необузданную жестокость, особенно к тем, чьи руки чисты, нежны, без мозолей. Чтобы спастись от гибели, белоручки станут хвататься руками за землю, начнут рыть ее, но все-таки погибнут. А т. к. и у мужиков, к-рым А., будучи правителем, устроил хорошую жизнь, прошли мозоли, то станут уничтожать и обелорученных мужиков. Затем начнется пожар земли, воскресение мертвых, страшный суд. С городом были тесно связаны полицейско-бюрократические власти. Оттуда наезжал и «самый любезный сосуд» А. — становой пристав, там были и тюрьмы, к-рые А. «умеет крепко строить для своих помраченных душ». Любопытный факт имел место при выдаче хлеба (голод 1895): многие отказались брать хлеб, говоря, что эта милость царя — знак пришествия А., — всем взявшим будет приложена печать на лоб или на правую руку. Столь несвойственна была крестьянину мысль, что от А. власти можно получать «божий хлебушко». Но разрозненное мелкособственническим хозяйством крестьянство не поднималось до организованного активного протеста. Протест этот был пассивным, как пассивна была вся психика землепашца: не платили податей, не брали паспортов, «бегали». Так образовалась секта бегунов. Евангелие бегунов — неприятие мира. «К чему дом, жена и все твое перед господом? Освободись человек от всего, за что люди бьют и режут друг друга, — от злата, серебра и всякого имущества, оно же есть тлен и пакость. Не на полях земных спасение души, а в долинах райских. Оторвитесь от всего, порвите все связки, веревки, порушьте сеть мира сего — это плетение антихристово» [Горький М. (см.), «В людях»]. Эта пассивность окрашивает и сознание значительной части русской интеллигенции. То, что являлось в русской жизни
175 следствием экономических предпосылок, трактовалось как должное, как единственный путь спасения. Неспособная к революции социальной, интеллигенция перенесла центр тяжести в революцию религиозную. Здесь встает вопрос об «атеисте», т. е. об А. Он идет от городов Запада, он «латинянин». Еще основоположники раскола учили, что католичество — вера А. «Змей-дьявол, а зверь — царь лукавый, а лжепророк — папеж римский и прочии подобни им» (Аввакум). В такую форму вылился протест против капитализма, идущего с Запада. Этот же протест против западной, городской правды, противоречащей русской, земляной, волнует Достоевского (см.). С жаром, показывающим, что для него вопрос не менее остер, чем для Аввакума, говорит он устами кн. Мышкина в «Идиоте»: «Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного. Он А. проповедует. Атеизм от них вышел, из самого римского католичества. Ведь и социализм порождение... католической сущности... Это тоже свобода через насилие, это тоже объединение через меч и кровь... о, нам нужен отпор, и скорей, скорей. Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос, к-рого мы сохранили и к-рого они не знали». Эти мысли с необходимостью вытекают из всей концепции Христа и А. Социализм, философия промышленного пролетариата — от А. Он противоположен рабской пассивности. Пролетарий не верит в судьбу, а верит в свою силу, ибо он ежеминутно видит власть над вещами; гнетущее своеволие природы ему незнакомо. «Бессилие дикаря в борьбе с природой порождает веру в богов, чертей, чудеса и т. п. Современный сознательный рабочий, воспитанный крупной фабричной промышленностью, просвещенный городской жизнью, отбрасывает от себя с презрением религиозные предрассудки» (Ленин, «Социализм и религия»). Такова психика городского пролетариата, но город для Достоевского, как для какого-нибудь бегуна, — антихристов. Черты капиталистического города принимаются за черты города вообще. Он пишет о Лондоне: «Этот, день и ночь суетящийся и необъятный, как море, город, визг и вой машин, эти чугунки, положенные поверх домов (а вскоре и под домами)... эта отравленная Темза, этот воздух, пропитанный каменным углем, эти великолепные скверы и парки, эти страшные углы города, как Уайтчепль, с его полуголым, диким и голодным населением, Сити со своими миллионами и всемирной торговлей... Это... какое-то пророчество из Апокалипсиса, воочию совершающееся». «Конец мира идет... А. идет», — пишет он в своем предсмертном дневнике. И по Тютчеву (см.) сущность революции есть человеческое «я», ставящее себя на место бога. Сущность эта — антихристианская,
176 антихристова, ибо А. и есть человек, поставивший себя на место бога, «человекобог». Россия, «край родной долготерпенья» — с Христом. Известная повесть об А. в «Трех разговорах» В. Соловьева (см.) рисует «реальную» картину пришествия А., связанного с социальными проблемами. В XXI в. в «Европейских соединенных штатах» явится человек исключительной гениальности, красоты и благородства, воздержанный, бескорыстный и деятельно благотворительный. Под влиянием дьявола он напишет знаменитое сочинение «Открытый путь к вселенскому миру и благоденствию», где ни разу не будет упомянуто о Христе. Избранный президентом, он прежде всего установит «равенство всеобщей сытости». Политические проблемы и социальный вопрос в штатах решены, но при решении религиозного — на А. восстают: православный старец Иоанн, папа Петр II и евангелист, ученейший немецкий теолог, проф. Паули. Все кончается соединением церквей в единую и гибелью А. В начале XX в. усиливаются мистические настроения среди буржуазной интеллигенции, придавленной самодержавием и неспособной к борьбе. На петербургских религиозно-философских собраниях 1902–1903 интеллигенция, ищущая веры, встречается с иерархами церкви, подчас махровыми черносотенцами. В лит-ре образуется целая плеяда «богоискателей» [Бердяев (см.), С. Булгаков (см.), Минский (см.), Мережковский (см.), Розанов (см.), З. Гиппиус (см.) и др.]. Снова звучат эсхатологические чаяния, особенно после неудачной революции 1905 — и опять ставится вопрос об А. Проблема революции рассматривается как религиозная, переносится в плоскость борьбы Христа и А. Революция — христова, ибо А. — русское царство, подобное римскому папству. В плане этой религиозности построена трилогия Мережковского «Христос и А.», особенно III часть — «Петр и Алексей». Петр I — соединение «Марсова железа и евангельских лилий». Таков вообще русский народ, к-рый и в добре и во зле «меры держать не умеет», но «всегда по краям и пропастям блудит». Но именно отсюда, из тяжкой и страшной распри соединенных воедино Христа и А. родится новая истина — «церкви Громовой». «Была древняя церковь Петра, камня стоящего (статика! — Б. К.), будет новая церковь Иоанна, грома летящего (динамика! Мережковский понимает, чего нехватает Христу. — Б. К.), ударит в камень гром, и потечет вода живая». Подобное же соединение несоединимого проповедует и Бердяев, желающий слить «восточное созерцание божества и охранение божественной святыни православия с западной человеческой активностью, с исторической динамикой культуры». А ослепленные «позитивисты, проповедывающие социальные утопии», смешивают,
177 по Бердяеву, «чаяние Христа-Мессии с чаяниями А., земного бога». А. представляет так. обр. и самодержавие и революционный пролетариат, к-рый в то же время является «христовым», ибо такова сущность русской революции. Как мы видим, богоискатели заблудились между двух сосен: между Христом и А. Эта путаница вполне понятна: надуманные философские рассуждения о революции и о человеческой активности очень некрепко сидят на русском деревенском костяке, ибо богоискатели — продолжатели традиций славянофилов, бывших «в своем мышлении каналами, через к-рые в русское общественное сознание хлынуло веками накоплявшееся, как подземные воды, миросозерцание русского народа» [М. Гершензон (см.)]. Их правда — земляная, православная, пассивная, для к-рой и «религиозная реформация» и «государственная реформа» осуществится «не так, как в Европе, придет не снизу, а сверху (царь-батюшка пожалует! — Б. К.), не путем борьбы, а путем любви, не через одоление, а через благословение» (Минский). На первый взгляд кажется, что особняком среди всех богоискателей стоит «русский Ницше» — В. Розанов, с его ненавистью к «темному лику» Христа. В «арифметике» христианства Розанов не касается еще сущности, критикуя лишь исторические формы такового. Но в «логарифмах» он утверждает, что сам Христос, основатель учения, а не его последователи, виновен в том, что мир покрылся черной коростой греха. Он борется с ним самим, отличаясь от других богоискателей, видевших именно в Христе спасение. Но если разберем, — что же Розанов ставит на место Христа, — увидим, что он органичнее, чем кто-либо, связан с деревенской, земледельческой Русью, с ее языческим христианством. Обожествление пола, плоти, земной плодовитости, религия «животных стад» — вот символ веры Розанова. «Ищи бога в животном», «в душе земли» с ее неисчерпаемым плодородием. Земля цветущая, рождающая, насыщенная ароматом жизненности, семейственности, плодовитости, властно зовет его к себе. И завет Розанова — «в матери-земле вырывать ямки, обделывать камешком, вливать елей, вставлять фитили: пусть горят всю ночь». Священна растительность земли. Розанову понятны и «миндальные цветки» в скинии завета и «распускающийся лотос» египтян, из к-рого вырос молитвенный жест — воздевание рук к небу. По существу философия Розанова оказывается весьма первобытной. «Дикие племена считают себя связанными с ними (животными) узами кровного родства... есть еще растительный тотемизм, характеризующийся верой в существование взаимной связи между людьми и растениями» (Плеханов). Все дело так. обр. в первобытном характере земледелия Руси, определившем психику Розанова. И здесь речь «антихристианского»
178 Розанова звучит одинаково с христианскою, православною речью Достоевского. «Люби повергаться на землю и лобзать ее. Землю целуй неустанно, ненасытимо люби». В христианство Розанов хочет ввести «универсально-родильный дом» [вспомним, какое исключительное значение имело для народного сознания плодородие земли и животных (см. «Богородица»)]. Психика крестьянина-собственника проявляется и в борьбе Розанова с монастырем. «Своя лошадь! Своя собственность! вот первое и упорное, а наконец и вековечное отрицание монастыря». Привязанность к «домашним щам», к лошади и жене — это «древнее язычество, к-рому еще остался верен человек» (здесь Розанов сам устанавливает свою связь с языческой Русью). С умилением говорит он о «коровках, лошадках и овцах», являющихся «принадлежностью полного дома». «Где пробуждается собственность, личная, своя, особенная, поименная, нет монастыря, да, пожалуй, там нет и христианства». Вот откуда идет Розанов, а потому он так непоследователен в своем антихристианстве. Долой Христа, — но крепки земляные связи, и он, как раскольники, кричит о недопустимости каких-либо изменений в церкви. «Это мы-то будем что-нибудь поправлять? Да и к чему тут поправлять — все свято, окончательно». С выкриками и ругательствами, как правоверный церковник, обличает он Л. Толстого (см.). Толстой «разламывает через колено те самые образа, перед к-рыми она (мать) бывало учила его молиться». Здесь раскольничья концепция в современном изложении. Как видим, деревенская Русь, пассивная и статичная, мелкособственническая — вот корни, питающие мысль богоискателей и определяющие их Христа. Такой крупный писатель, как А. Белый (см.) (избравший псевдонимом апокалиптический цвет) также исходит в своей трактовке Христа и А. всецело от народного представления. Не в области искусства, науки и философии спасение человечества от «безвременья» и «свинарни». Его спасет Христос — Грядущий, который связан с землей. О нем «тайно сказали» среди нестихающей весь день работы, когда «подвозят пшеницу и рожь» и «телеги влекут, громыхая, с полей многоверстных овес». В романе «Серебряный голубь» (первая часть задуманной трилогии «Восток или Запад») Белый показывает тесную связь народного земляного мистицизма (хлыстовщина) с мистицизмом интеллигенции. Московский студент бросает все ради «закорузлых в навозе пальцев рябой Матрены, хлыстовской богородицы». В этом произведении Белого звучит знакомый нам мотив — всеобщее мировое воскресение — в соединении Запада и Востока. «В тот день, когда к России привьется Запад, — всемирный его охватит пожар: сгорит все, что может сгореть, потому что только из пепельной смерти (огненная смерть
179 самосожигателей! — Б. К.) вылетит райская душенька — Жар-Птица». В романе «Петербург» (вторая часть трилогии) также звучит известный нам мотив. Там «ведут свою разрушительную работу отец и сын, реакционер и революционер, оба одинаково — мировые нигилисты; в мировом нигилизме — та космическая идея, к-рую несут миру они... Здесь — царство Дракона, царство „пасмурного католика“... царство А., царство Сатаны». Октябрьская революция заострила до чрезвычайности вопрос о Христе и А. Две правды — крестьянина-кулака, с одной стороны, пролетария и бедняцкой массы с другой — стали к последнему бою. «От Урала и степей шли бело-голубые, в английских шинелях, со старообрядческими крестами, бородатые. От Москвы и Питера, от городов и машин, шли красные, в рабочих куртках, со звездами и без молитв» [Б. Пильняк (см.)]. Деревенская философия в начале революции сохранила элементы, определившие народное сознание еще в стародавние времена. «Деревянная Русь» живет «правдой сошьего креста» [Есенин (см.)]. Эта правда глубоко враждебна городской правде — железа и электричества. «Скверный гость», «страшный вестник» несет гибель ее патриархальному укладу с его пассивностью и статикой. С большой силой (и трагизмом) говорит об этом Есенин в «Сорокоусте». «О, электрический восход, ремней и труб глухая хватка, се изб бревенчатый живот трясет стальная лихорадка». Ненависть к городу, соединенная с большой горечью, у матерого крестьянского мастера — С. Клычкова (см.). «Город, город! Под тобой и земля не похожа на землю... Убил, утрамбовал ее сатана чугунным копытом, укатал железной спиной, катаясь по ней, как катается лошадь по лугу в мыти... Оттого выросли на ней каменные корабли, оттого она и вытянула в небо несгибающиеся ни в грозу, ни в бурю красные пальцы окраин — высокие, выше всяких церквей и соборов, фабричные трубы... От того-то и прыгает на этой земле человек... вечно спешит он, не знает он покоя, не ведает тишины, уединения не зная даже в ночи... спит городской человек, грезя и бредя во сне недоделанным делом, то ли молот держа в усталых руках, то ли холодный рычаг от бездушной машины, то ли кошель с... невидимой дырой». Клюев (см.), у к-рого «прадед Аввакум», также полон жгучей ненависти к железному гостю и олицетворению его, городу, где «ад заводский и гиблый трактир». «Город — дьявол копытом бил, устрашая нас каменным зевом». В стихах Клюева — напряженная раскольничья тематика, ничуть не стертая, не потерявшая остроты со времен Никона. «Во посад итти — там табашники,
На церковный двор — все щепотники,
В поле чистое — там железный Змий,
180 Ко синю морю — в море Чудище,
Железняк летит, как гора валит,
Юдо водное, Змию побратень.
У них зрак — огонь, вздохи — торопы,
Зуб — литой чугун, печень медная.
Запропасть от них божью страннику,
Зверю, птичине на убой пойти,
Умной рыбице в глубину сплеснуть». Этот змий несет с собою новую веру — социализм. Уже «не Триодь, а Каутский в углу» (Клюев). Уже «сестра разводит, раскрыв, как Библию, пузатый „Капитал“, о Марксе, Энгельсе» (Есенин). Два полюса, — мы «ржаные, толоконные, пестрядинные, запечные», и вы — «чугунные, бетонные, электрические, млечные», сошлись в последней схватке, и одному суждено погибнуть. Кулацкие слои деревни, все те, кто, «сжимая от прибыли руки, ругаясь на всякий налог... за пару измызганных катек... даст себя выдрать кнутом», чуют неминуемую гибель, к-рую им несет коммунизм. Он дело рук А., и слово это звучит в белом стане: «Товарищи, все на борьбу с бандитизмом. Да здравствует РСФСР... Я читаю вслух это воззвание. Егоров слушает и плюет: — и не выговорить... Ресефесер... что таиться? Говорили бы дьяволы прямо: А.» (Б. Савинков, «Конь вороной»). В большевиках — настоящий А., ибо они становятся на место (вместо) Христа. «Пришли, бают, в Ерусалим большевики, на место Христа-то Ленина, грит, надо, а гроб господень заколотить за ненадобностями. И было тому Ленину виденье: явилась богомать и говорит: так, мол, и так, как ты есь Христос новый — твори чудеса... Молчит» — говорит «древний старик Хрументил» (В. Иванов, «Анрейша»). Хрументил хорошо понимает, откуда идет А. «Как лишнюю машину заведут, гляди, о кумынии думать начнут. Вся кумыния с машин, с лишнего идет. Скребли бы землю-то суком, небось — иб и жили. По-хорошему». В этом же лагере очутилась и значительная часть по-эсеровски настроенной интеллигенции, чья психика питалась соками земляной, деревенской России. С нею она чувствовала свое кровное родство. «Здесь, в полях, я знаю, знаю всем сердцем, что я русский, потомок пахарей и бродяг, сын черноземной, напоенной по?том земли. Здесь нет и не нужно Европы — скудного разума, скудной крови и измеренных, исхоженных дорог. Здесь — „не белы снеги“, безрассудство, буйство и бунт», — говорит белый полковник (Савинков, цит. сочин.). Верная традициям, определенным деревенской сущностью, интеллигенция вновь переносит вопрос о социальной революции в плоскость борьбы Христа и А. «В одном плане, физическом, — он (Ленин) — чудовищный провокатор... В другом... А. Помните предсказание? Сроки сбываются. Север идет войной на юг. Появляются железные всадники смерти, это — танки... В источник вод падает звезда Полынь, — это пятиконечная звезда большевиков... и он говорит
181 народу, как Христос, но только все шиворот-навыворот» (А. Толстой, «Хождение по мукам»). Вновь пущен в ход лексикон богоискателей, с той разницей, что с «религиозным» самодержавием боролись докладами (потому, очевидно, что физически он мало задевал неохристиан), в борьбе же с большевиками пускались в ход более реальные средства, доставленные ненавистной (в мистическом плане) Европой. Ибо теперь А. задел за живое, ударил по всему материальному благополучию. Такова сложная эволюция образа А., имеющего тенденцию в творчестве представителей особо реакционных групп превратиться в мистический символ большевизма. Б. Кисин

История философии. Энциклопедия

АНТИХРИСТ, (1) в христианских моделях миропредставления эсхатологического толка - оппонент, противник Иисуса Христа, лже-Христос. Предполагается, что А. неизбежно будет побежден после того, как восстанет против Иисуса на исходе мирского времени. Апокалиптическая традиция иудеев в качестве одного из главных субъектов мирового процесса видела противника Мессии. В эпoxy раннего христианства разнообразные влиятельные враги этого вероучения (от Навуходоносора до Домициана и Нерона) трактовались как воплощенный А. Фигура А. - карикатура-гротеск на Агнца, закланного в начале мира, эго тень Христа, пародия на Него. Торжество Римской империи, оценивавшей себя самое гордо и богохульно, воспринималось первыми христианами торжеством сатанинских, антихристовых сил истории, но не Божьей истины: на головах "зверя" на царских коронах - имена кощунственные (слово "август" - титул династии императоров Рима - по-гречески "сибастрнс" - "священный", "дающий благословение"). По свидетельству Иоанна Богослова: "И дивилась вся земля, следя за зверем; и поклонились дракону, который дал власть зверю, и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему?.. И дана ему власть действовать сорок два месяца". (Тем самым устанавливалось, что есть некое определенное время торжества А., срок гонения.) Согласно наиболее емким и развернутым характеристикам, А. - человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога... Люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы, имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся... А. персонифицировался с системным отвержением христианства. В текстах Нового Завета любой, не разделяющий тезис о телесном воплощении логоса в посюстороннем мире, выступает как А.: "...всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста...". В последующей истории христианства образ А. служил безотказным и эффективным оружием в борьбе различных его течений: протестанты именовали А. римского папу, католики усмотрели А. в Лютере. (2) Центральный фигурант предпоследней работы Ницше "Антихрист. Проклятие христианству" ("Der Antichrist"; первое издание - в 1895, окончательная редакция - 1956). Персонаж, именуемый "А.", был недвусмысленно авторизован самим Ницше. Он отмечал в письме к Мальвиде фон Мейзенбуг от 3-4 апреля 1883: "Угодно ли Вам услышать одно из новых моих имен? В церковном языке существует таковое: я есмь... Антихрист" (замечание К.А.Свасьяна). Позиция Ницше была не совместима с традиционалистским атеизмом. Последний есть именно отрицание существования Бога, что же касается Ницше, то он признавался, что "еще ребенком узрел Бога во всем блеске''. Скорее позиция Ницше напоминает бунт, преодоление, а не голое и бесплодное отрицание. Священников Ницше именует "ядовитыми пауками на древе жизни", "паразитическим типом человека". И в то же время Ницше полагает, что именно христианство и отчеканило самые, пожалуй, тонкие лица в человеческом обществе. Церковь для Ницше - смертельный враг всего благородного на земле, она стремится растоптать всякое величие в человеке, она выступает за все болезненное и слабое. Однако и тут Ницше признает в ней особого рода власть: церковь более благородное учреждение, нежели государство. Эту двойственность можно объяснить тем, что Ницше родился в семье протестантских священников, и эта близость к христианству для него была очень важной, тем более что, но его убеждению, большинство христиан - христиане несовершенные. (Как писал Ясперс в работе "Ницше и христианство", расхождение между притязанием, требованием и действительностью испокон веков было движущей силой христианства". Ясперс полагал, что главная особенность страстной ненависти Ницше в том, что "его вражда к христианству как действительность была неотделима от его связи с христианством как требованием". Это привело к тому, что Ницше призывает не просто отделаться от христианства, но преодолеть его через сверххристианство. Он хочет преодолеть его, опираясь на те самые силы, которые и принесли христианство в мир.) Говоря "Бог умер", Ницше ставил диагноз современной действительности. Отчего умер Бог? Ответов у Ницше несколько, но только один развит до конца: причина смерти Бога - христианство. Христианство как вероучение и догма чуждо Ницше; он признает в нем лишь человеческую истину в символической форме. Христианство для Ницше - это существование навыворот, испорченность: "...оно создало идеал из противоречия инстинктов поддержания сильной жизни; оно внесло порчу в самый разум духовно-сильных натур, т.к. оно научило их чувствовать высшие духовные ценности как греховные, ведущие к заблуждению, как искушение". Ницше же ценит саму жизнь как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, власти: "где недостает воли к власти, там упадок". Христианство, согласно Ницше, религия сострадания. Противопоставление страдания и со-страдания является одним из центральных положений мировоззрения Ницше. По его мысли, страдание способствует самопреодолению, росту власти над самим собой; высшее здоровье заключается в способности преодолевать болезнь и боль. Со-страдание, напротив, расслабляет, уменьшает "волю к власти". Христианство есть религия милосердия, сострадания; собственное дионисийство Ницше провозглашает как религию страдания и жизнеутверждения. По убеждению Ницше, христианство на место человеческих истин поставило фикции - Бог, искупление, милость, добродетель и т. д., придав им характер безличности и всеобщности: "самые глубокие законы сохранения и роста повелевают как раз обратное; чтобы каждый находил себе свою добродетель, свой категорический императив". С иронией относился Ницше и к идее "чистого духа". Вера в "чистый дух" не является, по его мысли, доказательством высшего происхождения человека, его божественности. Если мы отбросим нервную систему, чувства (т.е. "смертную оболочку"), то, как писал Ницше, мы "обсчитаемся". Христианство, по Ницше, - это отказ от действительности, ее оклеветание. Народ, который верит в себя, имеет также и своего собственного Бога. В нем он чтит свои добродетели. Основой такой религии является благодарность народа за свое существование. Такое божество, по Ницше, проявляется как в добре, так и во зле. Христианский бог - бог только добра, которому не знакомы ни сила, ни победа, ни гнев. Если народ погибает, если исчезает его вера в будущее, его надежда на свободу, то меняется и Бог, превращаясь в доброго и скромного, советующего "душевный мир", "осторожность", "любовь к другу и врагу" и т.д. По Ницше, у богов нет иной альтернативы: "или они есть воля и власть... или же они есть бессилие к власти - и тогда они по необходимости делаются добрыми...". Христианское понятие о божестве ("Бог как Бог больных. Бог как паук, Бог как дух"), с точки зрения Ницше, есть одно из самых извращенных понятий о божестве, какие только существовали. Это Бог, выродившийся в противоречие с жизнью, обожествляющий "ничто". Источник христианства для Ницше - это античность. Уже первоначальная апостольская община представляла собой, по Ницше, мир больных. В позднеантичном мире эти люди повсюду встречали родственные души, т.к. в язычестве давно уже росло антиязычество - уродливые и больные религиозные формы. И вот христианство усвоило учения и обряды всех подземных культов Римской империи, порождения больного разума. Ибо, согласно Ницше, "судьба христианства лежит в необходимости сделать самую веру такой же болезненной, низменной и вульгарной, как были болезненны, низменны и вульгарны потребности, которые оно должно было удовлетворить". Сократ и Платон для Ницше - провозвестники этого явления. Античность сама породила христианство. Христианство вобрало в себя все проявления ущербной и угасающей жизни: жертвенность, аскетизм, философию мироотрицания и т.д. Оно победило, как считает Ницше, благодаря своим историческим корням - иудаизму: "Евреи - это самый замечательный народ мировой истории, потому что они, поставленные перед вопросом: быть или не быть, со внушающей ужас сознательностью предпочли быть какою бы то ни было ценою: и этою ценою было радикальное извращение всей природы...". Как подчеркивал Ницше, они оградили себя от всех условий, в которых народ только и мог жить... они извратили ценности, изобретя моральные идеалы, которые - до тех пор, пока в них верят, - превращают их немощь в мощь, а их ничтожество - в ценность... Именно здесь и проявился инстинкт ressentiment, из которого всякое жизнеутверждение выглядит злом. Евреи, несмотря на свою силу и мощь, сами отказались от мира действительности, от реальности, что привело к понижению воли к власти и явилось причиной физиологического спада, decadence. В связи с христианством Ницше вводит слово "ressentiment" - это злопамятство и мстительность, ненависть, злоба, но это все сопровождается чувством бессилия. Яркий пример ressentiment - это распятие Бога, т.е. человек мог простить все, кроме того, что человек - это не он (Бог). Под ressentiment Ницше понимает и основу христианского мира. Образ Иисуса Христа у Ницше стоит особняком. Реальность Иисуса, по его мнению, не имеет к истории христианства никакого отношения. Иисус для Ницше - это некий человеческий тип, которому нужно дать психологическую характеристику. Иисус несет в мир новую жизненную практику, а не новое знание. Эта практика имеет своей целью блаженство, которое заключается в том, чтобы чувствовать себя дома в том мире, который не может потревожить никакая реальность, - в мире внутреннем. Дело блаженного проявляется в том, что он проходит мимо мира, или сквозь мир, не позволяя ему себя затронуть. Свое понимание Христа Ницше противопоставляет понятиям "герой" и "гений". Христос - это не герой, как хотят показать его Евангелия. Он - противоположность борьбе; неспособность к противодействию делается здесь моралью; блаженство в мире, в кротости, в неспособности быть врагом. Что же касается слова "гений", то Ницше пишет: "Говоря со строгостью физиолога, здесь было уместно совершенно иное слово - слово "идиот". Для Ницше не Ренан, а Достоевский был тем, кто угадал Христа, поэтому "идиот" равен здесь "святому", что доказывается соединением: "святой идиот". Все это имеет своей причиной крайнюю восприимчивость к страданию и раздражению, "инстинкт ненависти против всякой реальности". Ницше считал, что христианство с самого начала есть опасное извращение того, что было истиной для Христа. По мысли Ницше, "в сущности, христианином был только один, и тот умер на кресте". Христос, по Ницше, - не родоначальник и не исток христианства, а всего лишь одно из его средств. Прежде всего, на место действительного Христа поставили выдуманный образ: борца и фанатика, образ Спасителя, в котором важны были лишь смерть и воскресение. Главным же заблуждением, на которое делает упор Ницше, было обожествление такого психологического типа. Задача Иисуса - дать образец новой жизни, нового поведения. "Новое поведение, но не новая вера...", - комментирует Ницше. Только внутренние реальности Христос принимал как реальности. Он лишь символ. "Ничего нет более не христианского, как грубые церковные понятия о Боге как личности, о грядущем "Царстве Божьем", о потустороннем "Царстве Небесном", о "Сыне Божьем", втором лице св. Троицы - это... всемирно-исторический цинизм в поругании символа". Христос, по Ницше, умер не для спасения людей, но чтобы показать, как нужно жить. Здесь Евангелие против Христа или, наоборот, Христос против Евангелия. "До бессмыслицы лживо в "вере" видеть примету христианина, хотя бы то была вера в спасение через Христа; христианской может быть только христианская практика, т.е. такая жизнь, какой жил тот, кто умер на кресте...". Как же получилось так, спрашивает Ницше, что Христос стал Сыном Божьим? Не выдержала идея равенства всех как детей Божьих, которому учил Иисус; местью человека было неумеренно поднять Иисуса, отделить его от себя: совершенно так, как некогда "иудеи из мести к своим врагам отделились от своего Бога и подняли его на высоту". Один Бог и один Сын Божий: оба - порождение ressentiment. Воскрешение, вера в личное бессмертие разрушают ''всякую естественность в инстинктах", т.е. все, что есть в инстинктах хорошего, что способствует жизни, ручается за будущее, - возбуждает теперь недоверие. "Жить так, чтобы не было более смысла жить, - это становится теперь "смыслом" жизни...". Истинность христианства для Ницше заключается в том, что оно не исторично, но ежечасно; не церковь основа христианства, а сам человек, и идея Вечного Возвращения связана с пониманием Христа, как возникающего ежемгновенно. Ницше противопоставляет Иисусу Павла в образе первого огрубителя и губителя христианства. (Как предупреждал К.Свасьян в комментариях к "Антихристу", две последние книги Ницше - "Антихрист" и "Ессе Homo" - требуют особенно осторожного и критического подхода: "элемент невменяемости и распада Я свил себе в этих сочинениях зловещее гнездо...".) Для Ницше Павел является, пожалуй, самым ненавистным персонажем истории, исказившим смысл учения Христа. Противопоставляя друг другу Христа и Павла, Ницше исходил из лютеровской интерпретации посланий апостола. Теологическим обоснованием разрыва с католической церковью служили учения Лютера о предопределении и об "оправдании верою". Именно Лютер довел до предела противопоставление разума и веры, что дало Ницше возможность говорить об изначальной враждебности христианства разуму. Несмотря на слова Павла: "А теперь пребывают... три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше", Ницше, вслед за Лютером, считал Павла проповедником спасения "только верою". Ницше не увидел, что Павел по своей сути близок ему, Ницше, что он поборник свободного самоопределения в новом опыте. Тема Ницше "бытие в становлении", тема свободы, вседозволенности, подлинности звучат и у Павла. И самое главное - тема песни и танца у Павла: "...буду петь духом, буду петь и умом". Такая ситуация, при которой Ницше еще пишет: "Павел был величайшим из всех апостолов мести...", может быть объяснена сквозь призму лютеранства и, возможно, надвигающейся тени безумия на лицо Ницше. В "Антихристе" затронут и буддизм. Ницше осуждает и христианство, и буддизм за принадлежность к нигилистическим религиям, при этом он видит в них серьезные различия. "Осуждая христианство, - писал Ницше, - я не хотел бы быть несправедливым по отношению к родственной религии... к буддизму". Он находит буддизм "в сто раз реальнее христианства", "в сто раз холоднее, правдивее и объективнее". Главное для Ницше в буддизме - это отказ от понятия "Бог", замена "борьбы против греха" на "борьбу против страдания", отказ от аскетического идеала и в то же время умеренность в потребностях, немстительный характер буддистского учения. Если в христианстве, по Ницше, ищут спасения низшие сословия и поэтому "христианству нужны были варварские понятия и оценки, чтобы господствовать над варварами", то буддизм, по мысли философа, - религия "цивилизации", близящейся к концу, приведшей к усталости, религия для "добрых, нежных рас, достигших высшей степени духовности". В этом смысле буддизм также стоит выше христианства. Сравнение Иисуса с Буддой имеет весьма неожиданное продолжение, т.е. аутентичное христианство, христианство самого Христа могло бы стать чем-то вроде европейской формы буддизма. Буддизм используется Ницше прежде всего как средство полемики с христианством. Отношение к "Законам Ману" у Ницше такое же двойственное, как и к буддизму. В "Антихристе" достоинство "Законов Ману" видится им как раз в том, что знатные сословия, философы и воины с их помощью держат в руках массы. Ложь не отрицается, но упор сделан на цели этой лжи, и здесь Ницше говорит о том, что христианству как раз и недостает святых целей. В вину буддизму Ницше ставит пессимизм, жизнеотрицание. В противоположность этому Ницше ставит Диониса, "учителя вечного возвращения", - Дионис против Будды. Еще одна причина отрицательного отношения Ницше к христианству связана с понятием "тело". Тело в христианстве презирается, оно на последнем месте. Вершина отвращения и презрения к телу - это аскетизм, т.е. ressentiment, направленный на себя, это и распятие, т.е. ressentiment, направленный на другого. Тело для Ницше имеет первостепенное значение. Его философия - это танец не как движение души, а как движение тела. (См. Тело.) Метафора - это основной элемент языка тела, тела как становления. Становление и есть преодоление языка. В танце тела рождается мысль. Мыслить у Ницше - это возвращать понятиям их первоначальный смысл, метафоричность, уже стертую в понятийном языке. Дионис и есть образ этого тела, которое собирается по кусочкам до полного воскрешения, это вечное становление. Вместе с понятием "тело" Ницше раскрывает понятие "свет". Точнее, тело и свет у него неразделимы. Ницше призывает полдень, когда исчезнут все тени, заглушающие тело иллюзорной двойной реальностью, когда тело и свет будут не разделены. Что же касается христианства, то это время полумрака, это сумерки: нет тела и нет света, есть только одна иллюзия реальности. Свет и есть то условие, при котором тело может выйти за пределы самого себя. Ницше писал, что человек есть "еще не установившееся животное" с неопределенными возможностями. Однако именно этот "недостаток" человека и есть в то же время его шанс. Он еще не то, чем может быть, но он еще может стать всем. Ницше отнюдь не хочет, чтобы человек стал, наконец, "установившимся животным", то есть определенным типом, ибо это непременно означало бы стадный тип. Совсем наоборот, подлинная сущность человека заключается именно в том, что он не установился, что он всегда может выйти за свои пределы. (См. Сверхчеловек.) Ницше повторяет вслед за Иисусом: нет больше никаких противоположностей. Это значит, что Христос и Дионис, Бог и Человек, Христианин и А. - это одно - лабиринт. В вечном становлении человека снимаются все противоположности.
А. А. Грицанов, И. Н. Сидоренко

История философии. Грицианов

(1) в христианских моделях миропредставления эсхатологического толка — оппонент, противник Иисуса Христа, лже-Христос. Предполагается, что А. неизбежно будет побежден после того, как восстанет против Иисуса на исходе мирского времени. Апокалиптическая традиция иудеев в качестве одного из главных субъектов мирового процесса видела противника Мессии. В эпoxy раннего христианства разнообразные влиятельные враги этого вероучения (от Навуходоносора до Домициана и Нерона) трактовались как воплощенный А. Фигура А. — карикатура-гротеск на Агнца, закланного в начале мира, эго тень Христа, пародия на Него. Торжество Римской империи, оценивавшей себя самое гордо и богохульно, воспринималось первыми христианами торжеством сатанинских, антихристовых сил истории, но не Божьей истины: на головах ‘зверя’ на царских коронах — имена кощунственные (слово ‘август’ — титул династии императоров Рима — по-гречески ‘сибастрнс’ — ‘священный’, ‘дающий благословение’). По свидетельству Иоанна Богослова: ‘И дивилась вся земля, следя за зверем; и поклонились дракону, который дал власть зверю, и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему?.. И дана ему власть действовать сорок два месяца’. (Тем самым устанавливалось, что есть некое определенное время торжества А., срок гонения.) Согласно наиболее емким и развернутым характеристикам, А. — человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога... Люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы, имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся... А. персонифицировался с системным отвержением христианства. В текстах Нового Завета любой, не разделяющий тезис о телесном воплощении логоса в посюстороннем мире, выступает как А.: ‘...всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста...’. В последующей истории христианства образ А. служил безотказным и эффективным оружием в борьбе различных его течений: протестанты именовали А. римского папу, католики усмотрели А. в Лютере. (2) Центральный фигурант предпоследней работы Ницше ‘Антихрист. Проклятие христианству’ (‘Der Antichrist’; первое издание — в 1895, окончательная редакция — 1956). Персонаж, именуемый ‘А.’, был недвусмысленно авторизован самим Ницше. Он отмечал в письме к Мальвиде фон Мейзенбуг от 3-4 апреля 1883: ‘Угодно ли Вам услышать одно из новых моих имен? В церковном языке существует таковое: я есмь... Антихрист’ (замечание К.А.Свасьяна). Позиция Ницше была не совместима с традиционалистским атеизмом. Последний есть именно отрицание существования Бога, что же касается Ницше, то он признавался, что ‘еще ребенком узрел Бога во всем блеске''. Скорее позиция Ницше напоминает бунт, преодоление, а не голое и бесплодное отрицание. Священников Ницше именует ‘ядовитыми пауками на древе жизни’, ‘паразитическим типом человека’. И в то же время Ницше полагает, что именно христианство и отчеканило самые, пожалуй, тонкие лица в человеческом обществе. Церковь для Ницше — смертельный враг всего благородного на земле, она стремится растоптать всякое величие в человеке, она выступает за все болезненное и слабое. Однако и тут Ницше признает в ней особого рода власть: церковь более благородное учреждение, нежели государство. Эту двойственность можно объяснить тем, что Ницше родился в семье протестантских священников, и эта близость к христианству для него была очень важной, тем более что, но его убеждению, большинство христиан — христиане несовершенные. (Как писал Ясперс в работе ‘Ницше и христианство’, расхождение между притязанием, требованием и действительностью испокон веков было движущей силой христианства’. Ясперс полагал, что главная особенность страстной ненависти Ницше в том, что ‘его вражда к христианству как действительность была неотделима от его связи с христианством как требованием’. Это привело к тому, что Ницше призывает не просто отделаться от христианства, но преодолеть его через сверххристианство. Он хочет преодолеть его, опираясь на те самые силы, которые и принесли христианство в мир.) Говоря ‘Бог умер’, Ницше ставил диагноз современной действительности. Отчего умер Бог? Ответов у Ницше несколько, но только один развит до конца: причина смерти Бога — христианство. Христианство как вероучение и догма чуждо Ницше; он признает в нем лишь человеческую истину в символической форме. Христианство для Ницше — это существование навыворот, испорченность: ‘...оно создало идеал из противоречия инстинктов поддержания сильной жизни; оно внесло порчу в самый разум духовно-сильных натур, т.к. оно научило их чувствовать высшие духовные ценности как греховные, ведущие к заблуждению, как искушение’. Ницше же ценит саму жизнь как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, власти: ‘где недостает воли к власти, там упадок’. Христианство, согласно Ницше, религия сострадания. Противопоставление страдания и со-страдания является одним из центральных положений мировоззрения Ницше. По его мысли, страдание способствует самопреодолению, росту власти над самим собой; высшее здоровье заключается в способности преодолевать болезнь и боль. Со-страдание, напротив, расслабляет, уменьшает ‘волю к власти’. Христианство есть религия милосердия, сострадания; собственное дионисийство Ницше провозглашает как религию страдания и жизнеутверждения. По убеждению Ницше, христианство на место человеческих истин поставило фикции — Бог, искупление, милость, добродетель и т. д., придав им характер безличности и всеобщности: ‘самые глубокие законы сохранения и роста повелевают как раз обратное; чтобы каждый находил себе свою добродетель, свой категорический императив’. С иронией относился Ницше и к идее ‘чистого духа’. Вера в ‘чистый дух’ не является, по его мысли, доказательством высшего происхождения человека, его божественности. Если мы отбросим нервную систему, чувства (т.е. ‘смертную оболочку’), то, как писал Ницше, мы ‘обсчитаемся’. Христианство, по Ницше, — это отказ от действительности, ее оклеветание. Народ, который верит в себя, имеет также и своего собственного Бога. В нем он чтит свои добродетели. Основой такой религии является благодарность народа за свое существование. Такое божество, по Ницше, проявляется как в добре, так и во зле. Христианский бог — бог только добра, которому не знакомы ни сила, ни победа, ни гнев. Если народ погибает, если исчезает его вера в будущее, его надежда на свободу, то меняется и Бог, превращаясь в доброго и скромного, советующего ‘душевный мир’, ‘осторожность’, ‘любовь к другу и врагу’ и т.д. По Ницше, у богов нет иной альтернативы: ‘или они есть воля и власть... или же они есть бессилие к власти — и тогда они по необходимости делаются добрыми...’. Христианское понятие о божестве (‘Бог как Бог больных. Бог как паук, Бог как дух’), с точки зрения Ницше, есть одно из самых извращенных понятий о божестве, какие только существовали. Это Бог, выродившийся в противоречие с жизнью, обожествляющий ‘ничто’. Источник христианства для Ницше — это античность. Уже первоначальная апостольская община представляла собой, по Ницше, мир больных. В позднеантичном мире эти люди повсюду встречали родственные души, т.к. в язычестве давно уже росло антиязычество — уродливые и больные религиозные формы. И вот христианство усвоило учения и обряды всех подземных культов Римской империи, порождения больного разума. Ибо, согласно Ницше, ‘судьба христианства лежит в необходимости сделать самую веру такой же болезненной, низменной и вульгарной, как были болезненны, низменны и вульгарны потребности, которые оно должно было удовлетворить’. Сократ и Платон для Ницше — провозвестники этого явления. Античность сама породила христианство. Христианство вобрало в себя все проявления ущербной и угасающей жизни: жертвенность, аскетизм, философию мироотрицания и т.д. Оно победило, как считает Ницше, благодаря своим историческим корням — иудаизму: ‘Евреи — это самый замечательный народ мировой истории, потому что они, поставленные перед вопросом: быть или не быть, со внушающей ужас сознательностью предпочли быть какою бы то ни было ценою: и этою ценою было радикальное извращение всей природы...’. Как подчеркивал Ницше, они оградили себя от всех условий, в которых народ только и мог жить... они извратили ценности, изобретя моральные идеалы, которые — до тех пор, пока в них верят, — превращают их немощь в мощь, а их ничтожество — в ценность... Именно здесь и проявился инстинкт ressentiment, из которого всякое жизнеутверждение выглядит злом. Евреи, несмотря на свою силу и мощь, сами отказались от мира действительности, от реальности, что привело к понижению воли к власти и явилось причиной физиологического спада, decadence. В связи с христианством Ницше вводит слово ‘ressentiment’ — это злопамятство и мстительность, ненависть, злоба, но это все сопровождается чувством бессилия. Яркий пример ressentiment — это распятие Бога, т.е. человек мог простить все, кроме того, что человек — это не он (Бог). Под ressentiment Ницше понимает и основу христианского мира. Образ Иисуса Христа у Ницше стоит особняком. Реальность Иисуса, по его мнению, не имеет к истории христианства никакого отношения. Иисус для Ницше — это некий человеческий тип, которому нужно дать психологическую характеристику. Иисус несет в мир новую жизненную практику, а не новое знание. Эта практика имеет своей целью блаженство, которое заключается в том, чтобы чувствовать себя дома в том мире, который не может потревожить никакая реальность, — в мире внутреннем. Дело блаженного проявляется в том, что он проходит мимо мира, или сквозь мир, не позволяя ему себя затронуть. Свое понимание Христа Ницше противопоставляет понятиям ‘герой’ и ‘гений’. Христос — это не герой, как хотят показать его Евангелия. Он — противоположность борьбе; неспособность к противодействию делается здесь моралью; блаженство в мире, в кротости, в неспособности быть врагом. Что же касается слова ‘гений’, то Ницше пишет: ‘Говоря со строгостью физиолога, здесь было уместно совершенно иное слово — слово ‘идиот’. Для Ницше не Ренан, а Достоевский был тем, кто угадал Христа, поэтому ‘идиот’ равен здесь ‘святому’, что доказывается соединением: ‘святой идиот’. Все это имеет своей причиной крайнюю восприимчивость к страданию и раздражению, ‘инстинкт ненависти против всякой реальности’. Ницше считал, что христианство с самого начала есть опасное извращение того, что было истиной для Христа. По мысли Ницше, ‘в сущности, христианином был только один, и тот умер на кресте’. Христос, по Ницше, — не родоначальник и не исток христианства, а всего лишь одно из его средств. Прежде всего, на место действительного Христа поставили выдуманный образ: борца и фанатика, образ Спасителя, в котором важны были лишь смерть и воскресение. Главным же заблуждением, на которое делает упор Ницше, было обожествление такого психологического типа. Задача Иисуса — дать образец новой жизни, нового поведения. ‘Новое поведение, но не новая вера...’, — комментирует Ницше. Только внутренние реальности Христос принимал как реальности. Он лишь символ. ‘Ничего нет более не христианского, как грубые церковные понятия о Боге как личности, о грядущем ‘Царстве Божьем’, о потустороннем ‘Царстве Небесном’, о ‘Сыне Божьем’, втором лице св. Троицы — это... всемирно-исторический цинизм в поругании символа’. Христос, по Ницше, умер не для спасения людей, но чтобы показать, как нужно жить. Здесь Евангелие против Христа или, наоборот, Христос против Евангелия. ‘До бессмыслицы лживо в ‘вере’ видеть примету христианина, хотя бы то была вера в спасение через Христа; христианской может быть только христианская практика, т.е. такая жизнь, какой жил тот, кто умер на кресте...’. Как же получилось так, спрашивает Ницше, что Христос стал Сыном Божьим? Не выдержала идея равенства всех как детей Божьих, которому учил Иисус; местью человека было неумеренно поднять Иисуса, отделить его от себя: совершенно так, как некогда ‘иудеи из мести к своим врагам отделились от своего Бога и подняли его на высоту’. Один Бог и один Сын Божий: оба — порождение ressentiment. Воскрешение, вера в личное бессмертие разрушают ''всякую естественность в инстинктах’, т.е. все, что есть в инстинктах хорошего, что способствует жизни, ручается за будущее, — возбуждает теперь недоверие. ‘Жить так, чтобы не было более смысла жить, — это становится теперь ‘смыслом’ жизни...’. Истинность христианства для Ницше заключается в том, что оно не исторично, но ежечасно; не церковь основа христианства, а сам человек, и идея Вечного Возвращения связана с пониманием Христа, как возникающего ежемгновенно. Ницше противопоставляет Иисусу Павла в образе первого огрубителя и губителя христианства. (Как предупреждал К.Свасьян в комментариях к ‘Антихристу’, две последние книги Ницше — ‘Антихрист’ и ‘Ессе Homo’ — требуют особенно осторожного и критического подхода: ‘элемент невменяемости и распада Я свил себе в этих сочинениях зловещее гнездо...’.) Для Ницше Павел является, пожалуй, самым ненавистным персонажем истории, исказившим смысл учения Христа. Противопоставляя друг другу Христа и Павла, Ницше исходил из лютеровской интерпретации посланий апостола. Теологическим обоснованием разрыва с католической церковью служили учения Лютера о предопределении и об ‘оправдании верою’. Именно Лютер довел до предела противопоставление разума и веры, что дало Ницше возможность говорить об изначальной враждебности христианства разуму. Несмотря на слова Павла: ‘А теперь пребывают... три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше’, Ницше, вслед за Лютером, считал Павла проповедником спасения ‘только верою’. Ницше не увидел, что Павел по своей сути близок ему, Ницше, что он поборник свободного самоопределения в новом опыте. Тема Ницше ‘бытие в становлении’, тема свободы, вседозволенности, подлинности звучат и у Павла. И самое главное — тема песни и танца у Павла: ‘...буду петь духом, буду петь и умом’. Такая ситуация, при которой Ницше еще пишет: ‘Павел был величайшим из всех апостолов мести...’, может быть объяснена сквозь призму лютеранства и, возможно, надвигающейся тени безумия на лицо Ницше. В ‘Антихристе’ затронут и буддизм. Ницше осуждает и христианство, и буддизм за принадлежность к нигилистическим религиям, при этом он видит в них серьезные различия. ‘Осуждая христианство, — писал Ницше, — я не хотел бы быть несправедливым по отношению к родственной религии... к буддизму’. Он находит буддизм ‘в сто раз реальнее христианства’, ‘в сто раз холоднее, правдивее и объективнее’. Главное для Ницше в буддизме — это отказ от понятия ‘Бог’, замена ‘борьбы против греха’ на ‘борьбу против страдания’, отказ от аскетического идеала и в то же время умеренность в потребностях, немстительный характер буддистского учения. Если в христианстве, по Ницше, ищут спасения низшие сословия и поэтому ‘христианству нужны были варварские понятия и оценки, чтобы господствовать над варварами’, то буддизм, по мысли философа, — религия ‘цивилизации’, близящейся к концу, приведшей к усталости, религия для ‘добрых, нежных рас, достигших высшей степени духовности’. В этом смысле буддизм также стоит выше христианства. Сравнение Иисуса с Буддой имеет весьма неожиданное продолжение, т.е. аутентичное христианство, христианство самого Христа могло бы стать чем-то вроде европейской формы буддизма. Буддизм используется Ницше прежде всего как средство полемики с христианством. Отношение к ‘Законам Ману’ у Ницше такое же двойственное, как и к буддизму. В ‘Антихристе’ достоинство ‘Законов Ману’ видится им как раз в том, что знатные сословия, философы и воины с их помощью держат в руках массы. Ложь не отрицается, но упор сделан на цели этой лжи, и здесь Ницше говорит о том, что христианству как раз и недостает святых целей. В вину буддизму Ницше ставит пессимизм, жизнеотрицание. В противоположность этому Ницше ставит Диониса, ‘учителя вечного возвращения’, — Дионис против Будды. Еще одна причина отрицательного отношения Ницше к христианству связана с понятием ‘тело’. Тело в христианстве презирается, оно на последнем месте. Вершина отвращения и презрения к телу — это аскетизм, т.е. ressentiment, направленный на себя, это и распятие, т.е. ressentiment, направленный на другого. Тело для Ницше имеет первостепенное значение. Его философия — это танец не как движение души, а как движение тела. (см. ТЕЛО.) Метафора — это основной элемент языка тела, тела как становления. Становление и есть преодоление языка. В танце тела рождается мысль. Мыслить у Ницше — это возвращать понятиям их первоначальный смысл, метафоричность, уже стертую в понятийном языке. Дионис и есть образ этого тела, которое собирается по кусочкам до полного воскрешения, это вечное становление. Вместе с понятием ‘тело’ Ницше раскрывает понятие ‘свет’. Точнее, тело и свет у него неразделимы. Ницше призывает полдень, когда исчезнут все тени, заглушающие тело иллюзорной двойной реальностью, когда тело и свет будут не разделены. Что же касается христианства, то это время полумрака, это сумерки: нет тела и нет света, есть только одна иллюзия реальности. Свет и есть то условие, при котором тело может выйти за пределы самого себя. Ницше писал, что человек есть ‘еще не установившееся животное’ с неопределенными возможностями. Однако именно этот ‘недостаток’ человека и есть в то же время его шанс. Он еще не то, чем может быть, но он еще может стать всем. Ницше отнюдь не хочет, чтобы человек стал, наконец, ‘установившимся животным’, то есть определенным типом, ибо это непременно означало бы стадный тип. Совсем наоборот, подлинная сущность человека заключается именно в том, что он не установился, что он всегда может выйти за свои пределы. (см. СВЕРХЧЕЛОВЕК.) Ницше повторяет вслед за Иисусом: нет больше никаких противоположностей. Это значит, что Христос и Дионис, Бог и Человек, Христианин и А. — это одно — лабиринт. В вечном становлении человека снимаются все противоположности.

Новый философский словарь

в христианских моделях миропредставления эсхатологического толка — оппонент, противник Иисуса Христа, лже-Христос. А. неизбежно будет побежден после того, как восстанет против Иисуса на исходе мирского времени. Апокалиптическая традиция иудеев в качестве одного из главных субъектов мирового процесса видела противника Мессии. В эпоху раннего христианства разнообразные влиятельные враги этого вероучения (от Навуходоносора до Домициана и Нерона) трактовались как воплощенный А. А. — карикатура-гротеск на Агнца, закланного в начале мира, это тень Христа, пародия на Него. Торжество Римской империи, оценивавшей себя самое гордо и богохульно, — воспринималось первыми христианами торжеством сатанинских, антихристовых сил истории, но не Божьей истины: на головах "зверя" на царских коронах — имена кощунственные (слово "август" — титул династии императоров Рима — по гречески "сибастрис" — "священный", "дающий благословение"). По свидетельству Иоанна Богослова: "И дивилась вся земля, следя за зверем; и поклонились дракону, который дал власть зверю, и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему?.. И дана ему власть действовать сорок два месяца". (Тем самым устанавливалось, что есть некое определенное время торжества А., срок гонения). Согласно наиболее емким и развернутым характеристикам, А. — человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Бо-жием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога... Люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы, имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся... А. персонифицировался с системным отвержением христианства. В текстах Нового Завета любой, не разделяющий тезис о телесном воплощении логоса в посюстороннем мире, выступает как А.: "...всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста...". В последующей истории христианства образ А. служил безотказным и эффективным оружием в борьбе различных его течений: протестанты именовали А. папу римского, католики усмотрели А. в М. Лютере.
А.А. Грицанов

Если вы желаете блеснуть знаниями в беседе или привести аргумент в споре, то можете использовать ссылку:

будет выглядеть так: АНТИХРИСТ

будет выглядеть так: Что такое АНТИХРИСТ